Сначала, как положено, был период застольный. Вкруг большого стола в репкомнате замерли ведущие актеры и каждый с бумажного листа читал свою роль в пьесе.
— Фантазируйте! — кричал Саустин. — Отвяжитесь от текста! Сочиняйте! Фонтанируйте! Лепите хрен знает что!
Он был слегка поддат, и это заводило артистов.
Свобода хулиганить для них — лакомая вещь, конфета.
Первым врубился в режиссерский замысел бессловесный Шевченко. Немой Фугас вдруг заговорил, влез в любовную сцену, двинул локтем влюбленную Башникову и начал нести ее парню, артисту Почкину околесицу про погоду.
— Завтра — дождь! — говорил он, — послезавтра — снег! Через неделю — полный абзац!
— Здорово! — крикнул Саустин, а когда Шевченко, ни с того, ни с сего, подражая телекомментаторам, начал вести живой футбольный репортаж, называя и путая фамилии игроков, тренеров и закатываясь на воплях «Го-ол!», режиссер впал в восторг.
— Вот! — кричал он другим. — Берите пример! Взрывайте реальность! Вот вам настоящий фугас!
Поначалу было смешно, артисты хихикали.
Но все искусственно смешное быстро превращается в недоумение и тоску.
И любая ненастоящая химера быстро перестает человека пугать.
Вика страдала. Она тотчас угадала режиссерскую волю Олега и поняла к какой катастрофе указано направление.
Вика мучилась не потому, что репетиция была и не репетицией вовсе, а дуракаваляньем, а потому, что она в нем участвовала. Мечтала о новой встрече с мятым воротничком, но сама придумала, а теперь репетировала то, что могло воротничок навсегда отдалить.
Что было делать?
Выйти из игры, из спектакля? Подвести Осинова и Саустина она не могла: держала дурацкое свое слово, мучилась, но держала. Рассказать обо всем худруку Вика тоже не могла: она уже растеряла любовь к Саустину, но столь быстро растерять собственную порядочность было выше ее сил. Оставалось одно, ненужное и пустое: продолжать пребывать в проекте и ждать, когда он развалится сам собой. «А если не развалится?» — спрашивала себя Вика и не знала ответа на вопрос. Придумавшая детектив торопилась к развязке, хотела бы его завершить, но не знала конца. «Стоит однажды создать детектив и принять в нем участие, — поняла она, — как он начинает жить по собственным законам, творит сам себя, и сам, а не ты, тащит себя к развязке. Тащит себя к погибельной развязке вместе со мной, автором».
Армен Борисович по трансляции слушал и смотрел репетицию.
Отмечал импровизации, шутки, вместе со всеми смеялся; смех, когда он звучит в зрительном зале, редкая эмоция на театре, считал худрук, смех никогда его не пугал, напротив, радовал. Армен увлекся.
— Рабинович, — вдруг на радости прибегнул он вслух к любимой шутке — как обычно, когда бывал в настроении, — зачем вы сделали обрезание? И сам себе ответил: ну, во-первых, это красиво!..
«Молодец, — подумал он о Саустине, — правильно начинает, хватит ли его на весь спектакль?» Позвонил Осинову, сказал, что его креатура Саустин пока не подвел, хорошо взялся за дело: расслабляет артистов, настраивает их на хулиганство и игру; он просил режиссера похвалить и, кстати, спросил, не нашелся ли автор Козлов. «Нет, — ответил Осинов, — ищем, а, если честно, — добавил он, — не очень-то ищем, потому что, если Козлов закозлит и не объявится, театру будет только в кайф: театр сэкономит на авторском гонораре». Осинов хохотнул. Так и сказал: в кайф? И похвалил себя за современность. Армен отложил трубку и подумал о том, что Иосич жук, но жук для театра полезный, потом выпил на радостях рюмку височки и выкурил сладкую мальборину. «Чем будем публику удивлять?» — вспомнил он вдруг великий вопрос великого режиссера Андрея Гончарова, под чьим руководством он играл долгие и счастливые годы. «А вот этим и будем удивлять», — ответил себе худрук. Зубодробительным взрывом «Фугаса» удивим, удивим и потрясем. Худрук снова выпил виски. Жизнь повернула на приятность, подумал он, но чего-то в ней лично ему все же не хватало. Чего? Музыки?
26
Вечер удачи. Вечер исполненных надежд. Как редко он выпадает и как высоко ценится людьми.
Пиво и водка льются вдвойне, разговоры и поступки выходят за рамки. Саустин впервые в качестве режиссера-постановщика, он ведет за собой театральный народ, и победа над диктатором как никогда близка. Саустин, рассказывая о читке и репетиции, так горячился, что перебивал сам себя. Окончательная победа — вот она, в пределах собственной тени, протяни руку, ухвати, упейся торжеством! Тем более, что тебя хвалит жертва, сам худрук.