Молодому офицеру для того, чтобы доказать, что он достоин эполет, приходилось нелегко. «Когда нужно было выбирать позиции для орудий, – рассказывает один из них, – я старался ставить их нарочито близко от неприятеля и в самом опасном месте. Должен сказать, что чувство, которое мной руководило, было не желание бить врага, а заработать репутацию. Я добился этим способом того, что заслужил доверие»[192].
Иногда желание показать свою отвагу приводило к бесполезным потерям: «Это ложное понимание храбрости отняло у Франции немало доблестных воинов, которые погибли без иной пользы для отечества кроме той, что они приучали своих подчиненных презирать смерть и быть в состоянии преодолевать все опасности»[193]. Но «благо той армии, – говорит Клаузевиц, – в которой проявляется несвоевременная отвага, – эта буйная растительность, она признак могучей почвы. Даже безрассудную смелость, т. е. смелость бесцельную, нельзя ценить низко; в основе своей она является той же самой душевной силой, только проявляющейся в виде особого вида страсти…»[194] (см. также гл. XI).
Лучшим свидетельством отваги наполеоновских офицеров на поле чести являются цифры потерь, понесенных командными кадрами в боях. Согласно подсчетам крупнейших французских современных историков Лемоншуа, Удайля, Бодинье от 11,5 % до 12,8 % офицеров наполеоновской армии погибли в боях[195], т. е. около 10 тысяч человек. В процентном отношении это значительно выше, чем потери рядового состава убитыми и умершими от ран (см. гл. II). С другой стороны, нужно отметить, что потери офицерского состава от болезней были гораздо ниже, чем у рядовых. Командные кадры по различным данным потеряли лишь от 4 до 8 % своей численности умершими от болезней, у рядовых же это число, как уже отмечалось, составляло не менее 30 %. Разумеется, сказывались лучшие условия содержания и лучшие материальные возможности офицеров, но не только это. Вне всякого сомнения, немалую роль играл и психологический фактор. Офицеры с большей стойкостью переносили лишения, а самое главное, до конца сохраняли товарищескую взаимопомощь. В тяжелейших условиях отступления из России, когда солдаты и офицеры находились практически в равных условиях перед лицом лишений и когда офицерам приходилось еще чаще, чем обычно, рисковать собой под пулями, потери рядового и командного состава оказались тем не менее в процентном отношении совершенно различными. В некоторых полках вокруг изодранных знамен оставались лишь уцелевшие офицеры с горстью унтер-офицеров и солдат.
4-й линейный полк под командованием полковника Фезенсака является характерным примером. Из трех тысяч солдат и унтер-офицеров этой части, перешедших Неман (с основной массой войск или позже в числе подкреплений), вернулись не более 300 человек, а из 109 офицеров – 49, т. е. в строю осталось только 10 % рядовых и 45 % офицеров (в процентном отношении в 4,5 раза больше!). И это несмотря на то, что среди 49 вернувшихся офицеров 35 были ранены, причем многие неоднократно![196] Несмотря на ужасные потери этого трагического похода, офицеры сохраняли свою преданность императору и желание сражаться до конца: «Для первой кампании мне досталась слишком жестокая, но от этого мое удовольствие начать новую не будет меньшим», – писал домой молодой офицер после войны 1812 г.[197]
Наполеон делал все, чтобы поощрить эти качества своих командных кадров. Впрочем, для того чтобы заслужить награду, простой отваги было мало – она в наполеоновской армии была разменной монетой. Император «мало обращал внимания на обычную храбрость, – писал генерал Рапп, – он рассматривал ее как нечто само собой разумеющееся, однако он ценил истинное бесстрашие, и к тому, кто обладал этим качеством, он подходил с совсем иными мерками, чем к обычным людям»[198].
Когда кто-то из высокопоставленных чиновников заметил ему, что император, повышая в чине отважных солдат, забывает хороших офицеров тыла, Наполеон ответил: «Я плачу за кровь, а не за чернила!» Порой свои повышения и отличия офицеры получали прямо на поле боя. Вот как генерал Сегюр запомнил производство в офицеры после сражения при Валутиной Горе в 1812 г.: «Солдаты Нея и дивизии Гюдена, генерал которых пал в бою, построились среди трупов своих товарищей по оружию и тел русских солдат, среди разбитых деревьев, на земле, перепаханной ядрами и утоптанной ногами сражавшихся, на клочках изодранного обмундирования, среди перевернутых повозок и оторванных членов… Но все эти ужасы он заставил померкнуть перед славой. Поле смерти он превратил в поле чести… Его видели последовательно окружавшим себя каждым полком как семьей. Он спрашивал громким голосом офицеров, унтер-офицеров и солдат, узнавал, кто самый храбрейший из храбрых, и награждал его тотчас же. Офицеры указывали, солдаты одобряли, император утверждал»[199]. Так без справок, аттестаций и характеристик на залитом кровью, еще дымившемся поле битвы солдаты становились офицерами, офицеры – генералами.
192
Levavasseur O. Souvenirs militaires d’Octave Levavasseur, officier d’artillerie, aide de camp du maréchal Ney, publié par le commandant Beslay. R, 1914, p. 35
197
Delaval. Lettre d’un Saint-Cyrien officier d’artillerie // Feuilles d’Histoire, 1911, p. 248