Не могу не сказать, что в то время мы были очень религиозными людьми. Годы и обстоятельства привели к тому, что многие вещи я стала видеть по-другому, но в те дни религия была чем-то весьма важным, и вся наша жизнь была связана с религией.
На самом деле был конфликт между мусульманами турками и нами — ревностными христианами. Сейчас, после стольких лет за плечами, я вижу, что причиной тому была абсолютная некомпетентность: сторонники и той и этой религии не предпринимали ни малейших усилий для того, чтобы найти взаимопонимание. Правда, на индивидуальном или семейном уровне отношения, казалось, были вполне дружественными, но в целом действительность была совсем иной. У нас в доме всегда были турецкие служанки, а у моего отца и персонал и команда тоже состояли из турок. Только потом мы с грустью осознали, что, за исключением редких и поэтому очень ценных моментов, различия между армянской и турецкими общинами были непреодолимы.
Так вот, Мари, Оганнес и я находились в полной растерянности и чувствовали себя разбитыми и потерянными. Впервые в жизни я почувствовала одиночество, хотя со мной и находились сестра и брат. Появилось странное ощущение, что между жестоким миром, который мы только что открыли, и нами не было ничего, и мы находимся в непосредственном соприкосновении с ним. Оганнес, судя по всему, полностью смирился с этим, он продолжал стругать ветки и уже сделал другую дубину, более мощную, чем предыдущую. Он, вероятно, был уверен, что нам ничего другого не остается как защищаться силой.
Я знала, о чем он думает. В тот момент брат был уверен, что кто-то нападет на нас и поэтому неминуемо нужно будет выйти навстречу опасности, пусть это и связано с риском для жизни. Но больше всего Оганнес боялся — и в этом он признался мне только недавно — призыва в армию. Он с ненавистью говорил «в турецкую армию», потому что знал, что ничего хорошего от этого ожидать не приходится. Его приятелей, как правило, забирали в армию силой, застигая врасплох. Один из его друзей, комиссованный из армии по болезни — из-за туберкулеза, — рассказывал о жесточайших порядках, царивших в казармах и частях, где служили армяне. Он говорил, что положение усугублялось еще и тем, что за последние месяцы дисциплина ужесточилась, а некоторые призывники погибали из-за избиений, дурного обращения и даже были расстреляны по распоряжению тайных военных трибуналов, выносивших смертные приговоры с формулировкой «потеря военного духа».
Мой брат Оганнес никогда не выказывал особых успехов в школе. Я знала, что это не из-за того, что он не успевал, а просто был слишком свободолюбив. Таким он был раньше, таким он остался до конца своих дней.
К тому же он ненавидел турок. Он знал, как они относились к армянам на протяжении веков. Дядя Атом испытывал особую симпатию к Оганнесу и часто разговаривал с ним, внушая ему свое собственное видение истории.
А я, хоть и была еще девочкой, совсем не верила тому, что рассказывал вам дядя Атом. Многие считали его выпивохой, хотя и признавали его выдающийся ум. Оганнес же упивался рассказами дяди, и дело дошло до того, что в один прекрасный момент отцу пришлось взять этот вопрос под свой контроль и попросить дядю Атома не распалять слишком мальчика своими рассказами.
В итоге Оганнес стал бывать у дяди Атома без ведома отца. Только потом мы узнали, что дядя состоял в каком-то тайном обществе, которое пыталось поставить на место турок. Мой отец никогда не хотел втягиваться в нечто подобное, и Атом уважал его решение. Но, в конце концов, папа был вынужден признать, что старый и не пользующийся авторитетом выпивоха был по большому счету прав.
Наступал вечер. Оганнес нашел неподалеку ручей и выточил деревянный стакан, с помощью которого мы смогли утолить жажду. У Мари, по-видимому, поднялась температура, но она уже меньше жаловалась на боль. Пару раз она попыталась подняться и пройтись, но в итоге смирилась и осталась сидеть на сухой траве, которую мы с Оганнесом собрали, чтобы сделать ей ложе.
Проходили часы, а отец не объявлялся. Я старалась не показывать, как я боюсь, что его могут схватить и причинить ему вред. Я отгоняла мысль, что он, возможно, уже мертв, ведь он оставался тогда нашей единственной надеждой. Что мы могли сделать без него? У него всегда имелось что-нибудь в запасе, чтобы выйти из положения. Думать о чем-либо другом было невозможно.
Оганнес в тот день нас приятно удивил. Он нашел гнезда диких горлиц и, помыв в воде их яйца, предложил их нам. Мы вылили их содержимое в деревянный стакан и выпили их сырыми.