В Константинополе это были дни настоящего восторга. На улицах было много немецких военнослужащих и моряков, и люди с восторгом приветствовали их. «Мы почти братья», гласили заголовки газет, и я не мог не вспомнить визит кайзера. Без какой-то явной причины у меня стала возникать какая-то странная ревность.
Правительство младотруков решило, что наступил удобный момент для того, чтобы решить свою главную проблему. Если мы покончим с «армянским вопросом», то у западных держав не будет оснований вмешиваться в дела Турции.
Талаат поговорил об этом с членами Комитета. Надо было «турифицировать» страну, покончить раз и навсегда с надеждами этой христианской нации создать собственное государство и тем самым лишить Европу и Америку возможности напасть на Турцию.
Тогда состоялось чрезвычайное заседание Комитета. Первой скрипкой там был Талаат. Он говорил не об армянах, а о «внутреннем враге», о необходимости создать крепкую турецкую нацию, свободную от заражения ее чужеродными элементами. Наступил удобный момент, чтобы освободить страну от предателей, нелояльных людей и сепаратистов. На совещании было принято оптимальное решение: немедленно депортировать из страны все армянское население.
Комитет создал исполнительный подкомитет: Талаат, доктор Назим, руководитель служб безопасности Джанболат и полковник Сейфи, которому поручалось координировать операцию в армии.
Несколько месяцев назад были призваны в армию мужчины в возрасте от двадцати до сорока пяти лет, в том числе армяне. Призыв проходил под общим наблюдением со стороны немецких офицеров Генерального штаба.
Потом наступил момент реализовывать эти планы. Меморандум от 27 мая 1915 года разрешал депортацию всех лиц, подозреваемых в шпионаже, предательстве или в силу военной целесообразности.
За одну ночь в Константинополе были арестованы тысячи армян, захваченных на своих рабочих местах, в местах проживания и на улицах. Я энергично протестовал, потому что Атом Бедросян не появился в офисе, а мне надо было срочно закончить работу, которую надо было передать немецким советникам. Он был совершенно необходим для реализации этого проекта.
Я поехал в штаб пехоты. Там ничего не знали. Побывал в тюрьмах и в местах временного заключения. Там находились одни армяне, но Бедросяна там не было. Он как будто сквозь землю провалился.
Весьма обеспокоенный, я вернулся в офис. Для меня это означало большие осложнения. Там я встретил чертежника Апочяна, тоже армянина. Он был крайне расстроен — боялся за свою семью, за своих друзей и уже не мог держать себя в руках.
Потом он вошел ко мне в кабинет. Он плакал навзрыд. Я попытался успокоить его, но он не мог выговорить ни слова. В конце концов он пересилил себя и сказал, что Бедросяна нашли. Что-либо добавить к этому он был не в силах.
Моя радость длилась недолго. Я пошел с ним и с тремя высокопоставленными чиновниками в то место, где предположительно содержался Бедросян. Мы все были очень озабочены и шли молча. Все это было несправедливо, я, по крайней мере, считал, что все армяне, работавшие у меня, были прекрасными профессионалами и разумными людьми.
Мы снова вернулись в штаб пехоты. По дороге я сказал, что там мы ничего не найдем, потому что мне уже сказали, что ничего не знают. Тогда один из моих армянских спутников, а именно тот, кто вроде бы знал, что Бедросяна нашли, сделал мне знак. Они были не внутри помещения, а снаружи.
Мы обошли все здание. Снаружи его было много луж, а место казалось заброшенным. Мы дошли до старого склада. До нас доносилось жужжание тысяч ос. Там на земле лежали в полном беспорядке тела, изрешеченные пулями; некоторые из них были полураздеты, с ужасными ранами, словно кто-то жестоко пытал их.
Я не стыжусь признаться, что меня вырвало. Я никогда не мог представить себе, что нечто подобное может когда-то произойти. В это невозможно было поверить.
Когда я пришел в себя, мы вернулись в штаб. Меня увели оттуда силой, потому что я потерял контроль над собой и военные стали угрожать мне, хотя и знали, кто я.
Это был второй звонок. После этого меня сняли с должности руководителя железных дорог. Потом ответственный за военное снабжение Исмаил Хакир позвонил мне и предложил возглавить Багдадский проект. Это была больше чем любезность. Это был приказ без права отказаться. Они не желали больше видеть меня в Константинополе, но и не хотели упускать человека с моим опытом.