Мы много лет жили на Проспекте пирамид. Там прошло мое детство, на этой бесконечной прямой, соединяющей город с этими геометрическими горами, виднеющимися в летней дымке. Эта «дымка», состоящая из пустынной пыли, жары и расстояния, имеет цвет грязного песка. Потом мы переехали в Гелиополис. Там до сих пор находится дом моих родителей, сейчас совершенно пустой. Ты бывал в нем и знаешь, что он полон воспоминаний. Когда я приезжаю туда, у меня создается странное впечатление, что я молодею. Мебель, окружающие предметы — те же самые, что в моей молодости. Именно там я узнал, что я не египетский мальчик, а армянский. Армения. Далекое, почти мистическое место, которое когда-то было землей всех армян, но потом ужасный катаклизм отнял ее.
Так вот. Перехожу к самому рассказу. Но ты меня должен простить. Сейчас я живу в Париже. Это другой мир. По сравнению с той вселенной, здесь… здесь все уже изучено, Все завершено. Пронумеровано. Выверено. Все перепроверено и апробировано. Именно в этом состоит подлинное различие между Востоком и Западом.
Там, в Каире, в Александрии, в Луксоре, в Египте, все иначе. Там жизнь — это видимость, нереальность, фантазия, преувеличение. Иногда просто ложь. Но всегда, в любой момент, в каждую секунду, это приключение.
Да. Я вижу по твоему взгляду, что ты хочешь, чтобы я перешел к нашему, к армянскому, к армянам. В Египте дела у нас шли неплохо. Мы всегда чувствовали себя хорошо в этой стране. Там мы жили, соблюдая наши обычаи. Нас окружали мусульмане, и это повлияло на формирование нашей личности. В этой стране мы всегда хорошо уживались с ними. Ну, может быть, не всегда. Мы тоже страдали от этого. Не из-за мусульман, а из-за фанатиков, завистливых и злых людей, тех, кто не чувствует себя людьми, кто наслаждается причинением вреда другим. Таких много повсюду, во всех странах и во все времена. Разве не так?
Я не был в Турции. Я не пережил геноцид. И мне, конечно, и не хочется узнать на собственном опыте, что это такое. Это правда. Но если бы я был евреем, мне тоже не хотелось бы жить в нацистской Германии, ни в Литве. Я не хотел бы быть социалистом при Франко. Ни при Саласаре. Ни при Чан Кай-ши…
Я хотел бы пояснить. Позволь мне сделать это. Я хочу сказать, что никому не дано выбирать ни место своего рождения, ни время, в котором живет. Никто не может выбрать себе принадлежность к социальному слою. Ни свое образование. Все это относительно. Так мне кажется. Кровь научила нас, что все относительно.
Так вот, про армян. Те, кто смог бежать, были вынуждены бежать без каких-либо вещей. Остальные остались там, вдоль дорог, плывя по поверхности рек, в пустыне. Ни к кому не было жалости. А убивали их турки… Нет, я не верю этому. Такое обобщение было бы несправедливо по отношению ко многим туркам. Армяне стали жертвой обстоятельств. Амбиции, леденящий страх, что страна может исчезнуть. Жуткий фанатизм. Это была такая система, освободиться от которой не мог никто. В этой системе господствовало кумовство, угодничество, полное подчинение и коррупция. Ты знаешь, что я имею в виду. Это был один из таких моментов, когда кажется, что все вокруг рушится. Когда события теряют смысл. Когда на поверхность выходит все самое плохое и все самое хорошее каждого человека.
Тем не менее я всегда считал, что для многих из наших эти события не были неожиданными. На небе было очень много сигналов, по которым можно было понять, что приближается гроза.
Поэтому некоторые вовремя выехали из страны. Целые семьи, которые предпочли рискнуть потерей большей части своего имущества, начать жизнь сначала, с болью оставить свою землю.
Ты хорошо знаешь, как все это было. Турки стали нашими заклятыми врагами. Тем не менее были турки, которые помогали нам. Ты говоришь, что их было меньшинство. Но вспомни, что какому-нибудь вали это стоило жизни, какой-то мулла оплакивал нас, какой-нибудь муфтий отказывался принимать то, что ему навязывалось сверху. Много, много турок отказывалось принимать то, что происходило. Но они были не в силах остановить это.
Это иногда случается. Его называют «государственный терроризм». Или, если хочешь, состояние террора. Никто не может освободиться от него. Оно повсюду. Дети следят за своими родителями. Друзья за друзьями. Соседи просыпаются по ночам и выглядывают в окна, не отодвигая занавески: «Да, я его видел. Он вышел во столько-то. Вернулся во столько-то. Я его видел. Хорошо видел. Это был он…» И так каждый день. И от этого не свободен никто. Так было в Восточной Германии, в Румынии, в Чехословакии, в Венгрии, в Боснии и Герцеговине. Никто не свободен. Некоторые счастливчики не знают этого и говорят: «О, этот мир! Какие люди! Какая красота!»