«Это лишнее. Совершенно бесполезно. Но знаешь, гораздо хуже то, что он соглашается выступать где угодно, лишь бы заработать хоть немного денег. О, Лайош Халмади выступает не только на оперной сцене. Он появляется на эстрадах дешевых кафе, кабачков, в трактирах, в корчмах. И чего он только не поет!»
Я взглянул Лайошу Халмади прямо в глаза и начал напевать:
(Вот когда у Лайоша Халмади подкосились ноги!)
«Арнольд, как некрасиво!»
Аги укоризненно поглядела на меня, но потом рассмеялась. Я продолжал напевать: «О моей к тебе любви забудь навек…»
В завтрашнем дне танцевали краснокожие. Разукрашенные перьями индейцы водили хоровод. Вокруг них летали огненные шары. Мячи, выскакивающие один из другого.
Ухватившись за край стола, Аги задрала голову и уставилась в завтрашний день. Лишь на мгновение она перевела взгляд на меня, а потом снова уставилась на индейцев.
«Это не ты там прыгаешь вверху, Арнольд Паскаль?»
Я рассмеялся:
«Как же я могу прыгать там, если я нахожусь здесь?»
«С тебя все станется».
«Ну–ну, не надо преувеличивать!»
«Вглядись–ка все–таки!»
Я чуть–чуть приподнялся.
И в самом деле, у одного из краснокожих был такой знакомый облезлый нос! Более облезлым был разве что его томагавк. Да и убор из перьев весьма слабо напоминал украшение вождя племени!
Два–три перышка, впопыхах засунутые в волосы. Впрочем, и волос–то почти не было. Он неотвратимо лысел. А уж как он спотыкался!..
«Дядюшка Отто!»
«Как ты сказал?»
«Ведь это не кто иной, как дядюшка Отто! Он мне дядей доводится! Отчаянный бродяга! Никогда не мог усидеть на одном месте.
Нет, нет, Агика, дядюшка Отто даже с тобой не остался бы! Верность… дружба… Для него это пустые понятия. Говорили, что он теперь в Америке. Но вот интересно, как он затесался к индейцам?»
«Не хочешь ли с ним поговорить?»
«Нет, думаю, лучше не стоит. Не дай бог, еще выяснится, что он не настоящий индеец. И тогда его скальпируют или, почем я знаю, что с ним сделают?! Вдруг наш разговор повредит дядюшке Отто?»
В середине среды восседала седовласая тетушка в сером платье.
А в четверге кувыркался остроносый мальчишка.
Пятница выкатилась из передней и покатилась в кухню. По дороге стукнулась о завтрашний день.
Аги хлопала в ладоши и смеялась, прыгая между днями. Субботу она чуть было не поймала, но той удалось выскользнуть у нее из рук. Аги вернулась на свое место, уселась на табуретку. И смотрела во все глаза на кружащиеся друг возле друга дни.
«Послушай, Арнольд! Я напишу об этом в сочинении на свободную тему».
«Где напишешь?»
«Ой, не гримасничай! У тебя такой глупый вид! Подумай, все станут говорить только о моем сочинении. Тетя Гизи прочтет его вслух в классе. Кто знает, может быть, она и всей школе его прочтет?! Даже сочинения Аги Керени не читали всей школе, а ведь Аги Керени…»
Задумавшись, моя маленькая приятельница болтала ногами.
«Надо что–то придумать с этими днями».
«Не советую».
Не знаю почему, но мне эта затея не понравилась. Тащить дни в школу! Зачем?
Но Аги меня не послушала. Я, кажется, говорил, что она была упряма. Скажем так: своевольна. Она потащила наши дни в школу.
Что еще сказать?
Сочинение читать всей школе не стали. Даже классу не прочли. Тетя Гизи перечеркнула его и написала:
«Пятницу, субботу и остальные дни недели ищи в календаре, а солнце — на небе!»
Как отнеслась к этому Аги? Об этом, пожалуй, лучше промолчать.
Да, тетя Гизи не вошла, а просто ворвалась в кухню. Сдернула с лампы один день, выгнала из–под табуретки другой, согнала со стула третий. А выйдя на улицу, остановилась у дома. Подняла голову к небу. Раздраженно поморщилась. Солнце–то не достать!
Арнольд продолжал болтать о тете Гизи, о днях, но Росита Омлетас перебила его:
— Какое мне дело до этих дней! Расскажите лучше о ревю! Что будет с ревю? Я хочу, чтобы вы наконец сказали, какую роль вы отвели в своем ревю мне?
Арнольд ее и не услышал. Проткнутый иглой, он лежал на коленях у матери, продолжая рассказывать о малютке Аги:
«Аги, подружка моя, не обращай внимания! Ты скажи этой тете Гизи, что даже на лестничной клетке есть день! И не только там! И в подвале! И на чердаке!»
— Безнадежный случай! — вздохнула испанская танцовщица. — Арнольд совершенно безнадежен!
— Чиму! — послышалось из сада. — Чиму, выходи!
Мать подняла голову.
— Опять этот Крючок!
Крючок сидел на верхушке дерева, словно переселился туда навечно. Глаза его мрачно сверкали.