— Благодарим вас, — сказал Ноябрь Шомло.
— Благодарим, — сказал жираф Ноября Шомло.
Росита чувствовала, что недалек и миг прощания. Хлопая ресницами, она с надеждой поглядывала на Арнольда. А вдруг он что–нибудь придумает? Вдруг что–то измыслит в последний момент?
Но Арнольд только продолжал бормотать:
— Вынужденное положение… Стесненное положение…
Лишь когда Ноябрь Шомло стал прощаться, он поднял голову.
— До свидания, Арнольд!
Жираф начал вытягивать шею из комнаты. Он тянул ее медленно, осторожно, словно боялся смахнуть вазу. Втягивая шею в сад, он терся носом о стену. Вероятно, пасся на обоях.
— До свидания, барышня!
— О, господин жираф, мы еще встретимся!
— Надеюсь, барышня!
Это донеслось уже из–за окна.
Две тени двигались по саду. Невероятно высоко разросшееся растение (иногда оно стукалось о луну). И карликовый куст. Жираф и мальчик.
Две тени медленно удалялись.
А другие двое продолжали сидеть в комнате на диване. О сне теперь и речи не было. Они сидели друг подле друга, впиваясь глазами в сад. Росита Омлетас вздохнула:
— Куда податься жирафу в ночную пору?
Из спальни донесся голос:
— Пятки! Почешите мне пятки!
Родители проснулись одновременно. Словно их выдернули шнурком из глубины сна. И вот они лежат вышвырнутые, выброшенные на берег. Отец и мать. Прижавшись к подушке, приникнув к простыне. Будто в укрытии; однако вскоре укрытие будет разбито снарядами.
Все же они пока не двигались.
Но вот мать вздохнула. А вдруг еще удастся погрузиться в сон? Ведь голоса они не слышали. Никто их не окликал. Во всяком случае, лучше притаиться. Сохранять неподвижность. Тишину.
Мать лежала, закрыв глаза. О нет, ей не удалось погрузиться в сон. Пожалуй, она и не смогла бы больше уснуть. Даже с закрытыми глазами она ощущала на себе взгляд отца. Чего он хочет? Чтобы она поднялась? Вылезла из постели и отправилась в темноте к Чиму? Но ведь та не звала ее. Никто никого не звал.
И тогда снова послышалось:
— Почешите мне пятки!
Скрипнула кровать.
(Кто это? Под кем скрипит кровать? Кто не может лежать спокойно?)
Тень приподнялась на постели. И тотчас опрокинулась навзничь.
— Что она хочет? (Голос отца.)
— Молчи! Молчи! (Голос матери.)
Некоторое время оба лежали безмолвно. Неожиданно отец сказал:
— Пойду и задам ей хорошую трепку!..
— Никуда ты не пойдешь! И вообще мы ничего не слышали!
— Подумать только — пятки! В такое время — и вдруг пятки!
— Мы ничего не слышали.
Оба перевернулись на другой бок. Из–под головы отца выскользнула думка. И исчезла. Отец потянулся за ней в темноте, словно желая поймать ее.
— Раньше ей тоже приходилось чесать пятки. — Это заговорила мать. — Но тогда она была маленькой.
— По ночам… когда ей снились плохие сны.
— А вдруг и сейчас…
— Она не спала. И не могла спать. Голос ее был абсолютно ясным. И вообще, когда она спит? Когда ложится? Вечно она что–то выдумывает…
— Оставим это сейчас!
— Конечно, оставим.
Казалось, фронт начал разлагаться. В окопах передрались.
Но вдруг все смолкло. Родители вытянулись на постели и притаились.
— Раньше, по крайней мере, в носках… (Голос отца.)
— Что ты хочешь сказать этим «по крайней мере, в носках»?
— Она любила, чтобы я чесал ей пятки. Носилась по комнате, потом останавливалась и смотрела на меня. «Папа, развяжи мне ботинки и почеши пятки!»
— А ты, конечно, чесал.
— Не всегда. Но ведь это совсем другое дело… днем и в носках. Ночью она цирка не устраивала.
— И сейчас не устраивает. И вообще мы спим. И ничего не слышали.
Отец перевернулся. И очутился нос к носу с матерью. Они лежали рядом, но встреча все же оказалась неожиданной. Словно двое прохожих столкнулись на улице.
— Мог бы сводить ее куда–нибудь и угостить мороженым!
Упрекающий взгляд мамы прорезал темноту.
— Мороженым? Сейчас?
— Просто сейчас это пришло мне в голову. Раньше мы иногда заходили куда–нибудь. В прессо [5], кондитерскую. И заказывали мороженое. Ванильное, лимонное… — шептала она, будто перед ней уже стоял вафельный стаканчик.
— Клубничное с малиновым.
— Шоколадное с пуншевым.
Тихий, мягкий шепот в ночной тишине. В воздухе порхают стаканчики с мороженым. Ванильное с лимонным, клубничное с малиновым, шоколадное с пуншевым.
Отец лежал на животе, вдавив лицо в подушку. К утру лицо у него будет как подушка. Смятая подушка. Он ждал, что голос раздастся снова. Ни звука. Тишина. Заснула она? Может, Чиму уснула?
А теперь будто из сада послышалось…
Да, это смех Чиму.
Или еще чей–то? Мальчишечий? Не Крючка ли? Неужели он и ночью в саду? Сидит на верхушке дерева и наблюдает за домом. За окнами.