А в плеске оргий, в простынях кулис
Кончала Музыка, то бабочкой кричащей,
То хищной птицей обрываясь вниз.
Но связь с Бессмертною – призванье злое:
В мелодию вползал узор проклятий,
В мозгу метался ритм стальной иглою,
Беснуясь, звуки выли о расплате,
Свивался микрофонный шнур в петлю…
Но возбуждала боль, риск заводил:
Меж воплями вплетал он стон "люблю" -
Лишаясь в сексе трансцендентном сил,
Запретные мотивы растревожив,
Почти без чувств со сцены уходил -
С их царского сверкающего ложа.
И вспышка осознанья – выстрел в спину! -
Ведь сам когда-то обронил: "Инцест…",
А Музыке и вправду был он сыном.
Признав кровосмешенье в её храме,
Взвалил на плечи неподъёмный крест,
Тянувший вниз – не к оркестровой! – яме.
Озвучивали Робби, Рэй и Джон
Летальность взлёта – обжигались сами:
На их глазах испепелялся он.
Кто в избранность не верит их – проверьте,
Легко аккомпанировать ли смерти.
Агония оплатит вход в иное.
Гармонию он жизнью поверял -
И подтвердил без фальши каждый такт.
А rock швырял его к оскалу скал
И накрывал безумною волною.
С фатальной страстью совладать не смог -
И в поцелуях смертный пил экстракт,
Терял сознанье, кровь всю отдавал
И, продолжая беспощадный акт,
Старел мгновенно, принимая рок -
Себя он старше стал вдруг раза в два.
Так, трахнув мать и завалив отца
При тысячах свидетелей безмолвных,
Он понял, что себе – отец он кровный.
Замкнулся круг и жизнь закольцевалась -
Он всё-таки добрался до конца.
А времени – лишь отдышаться малость,
Затяжку сделать, усмехнувшись чуть,
Спокойно к жертвенным камням шагнуть,
Непрожитые годы – дар священный -
Доверчиво Любимой протянуть
И властью наделить Её нетленной.
Неистовая огненная птица,
Взорвав преграды, стены и границы,
Вершит тьму побеждающий полёт -
Над временем благую весть несёт
О том, кто жизнь и смерть назвал игрою,
О нежном обезбашенном герое,
О бунтаре, представшем божеством.
Пронзает высь легко, неудержимо
Ликующей свободы торжество
Свидетельством о воскрешенье Джима,
О вечности, открытой для него.
Шоу
Участник ослепительной корриды,
Вступивший с роком в небывалый бой,
Ты точно знал: «Живым никто не выйдет!»,
Шёл к зрителям, как в омут с головой.
И овладев их душами без спроса,
Свою кромсал, не пожалев ничуть,
Но принародно обращаясь к Боссу,
Ты шоу обещал не затянуть.
Став центром сверхвзрывной энергозоны,
Цепь замыкал оплавленным реле.
Порой казалось: стойка микрофона
Единственная держит на земле.
Но слишком ненадёжная соломка,
И сцена – эшафот твой наяву,
А зрители, смеявшиеся громко,
Швыряли под ноги тебе траву.
А по периметру – и впрямь тюремный дворик!-
Стояло в форме множество ребят,
Хранили – «Doors» ли от людского моря,
А может, всю планету от тебя.
Всерьёз считал последним выход каждый,
И пот ручьями по лицу стекал,
Но потрясений новых зритель жаждал -
И понял ты, чего желает зал.
Смертельный номер внёс в программу кто-то –
Контракт жестокий выполнил ты весь,
И высший знак отличья заработал –
Быть похороненным на Пер-Лашез.
Адрес
Времени совсем в обрез,
А ты опять спешишь на Пер-Лашез.
А. Васильев.
Я помню адрес: Пер-Лашез, Париж,
А там – по стрелкам на чужих надгробьях.
Где просто надпись «Jim» или «I love you»,
А где строка – твой мартиролог вкратце,
Чтоб без проводника к тебе добраться.
Но впрочем, каждый ангел путь укажет,
А пышным плитам и не снилось даже
В таком формате послужить живым.
Но кто, скажи, придумал это, Джим,
Что ты в подземной колыбели спишь?!
Мне не представить этой высоты,
А ты уже не спустишься обратно –
Но музыка и в небе беспощадна.
А как там сверху – невъебенный вид?!
И Мистер Осветитель не слепит
Софитами расплавленных вселенных?
Как на плаву межзвёздная ладья?
Земля осталась слишком тесной сценой
И вертится всё так же без тебя:
Рождение, взросление, мечты,
Тоска, безумие, любовь и смерть.
И пусть финал известен всем с начала –
Не ломятся на выходе из зала,
Никто не хочет упустить свой шанс,
И длится опостылевший сеанс.
Но в титрах неизменно ты указан