Ожидая неотвратимого, как смерть, момента, когда часы коллежа пробьют восемь, ученики резвились на площади Гроба Господня. Как это всегда бывает, они бегали, пихались, дрались, швырялись друг в друга портфелями и катались на льду, если он был.
Площадь Гроба Господня выходила к Маасу; на другом берегу реки возвышался поросший лесом холм, местный «Олимп», на вершине которого в то время стояла вилла с башенкой в стиле рококо, прозванная «башня Лоло».
Один ученик четырнадцати лет по имени Эрнест Делаэ должен был каждый день преодолевать путь в десять километров — он жил в Мезьере — от своего дома до коллежа, и поэтому часто приходил раньше других; вместо того чтобы слиться с бушующим морем своих собратьев, обычно он бродил по берегу реки, с интересом наблюдая за тем, что проделывают двое каких-то мальчишек. Они, бросив портфели на откосе и забравшись в рыбачью лодку, пытались ее раскачать и опрокинуть. Когда она слишком близко подходила к берегу, они натягивали якорную цепь и, оттолкнувшись от берега ногами, снова выталкивали лодку на течение и продолжали раскачивать. Оба были — вот странно — одеты совершенно одинаково, немного на английский манер: в черные куртки и аспидно-черные брюки, оба носили одинаковые круглые шапочки. Другой свидетель говорит, что Артюр (речь идет именно о нем и его брате Фредерике) был «опрятненький, затянутый, напомаженный, носил пробор справа, всегда был в начищенных до блеска полуботинках, узел галстука, обрамленный накрахмаленным отложным воротничком, всегда был завязан безупречно».
Цвет глаз и цвет кожи тоже заставляли думать, что перед вами англичане. Они все время молчали, и только изредка младший, желая получше разглядеть дно реки, говорил старшему, чтобы тот прекратил игру. Последний дулся и садился в дальнем конце лодки, а младший распластывался и, уткнувшись носом в воду, наблюдал за извивающейся на галечном дне подводной растительностью и разными блестящими предметами — осколками посуды и бутылок.
Колокольный звон отрывал их от игры; они прыгали на берег, хватали свои портфели и со всех ног устремлялись в самую толкотню, чтобы оказаться на пороге дверей коллежа как раз в тот момент, когда консьерж даст второй звонок.
— Дядя Шоколь! Дядя Шоколь! — кричали дети (у иных выходило Шошоль, Шушуль, Шокуль и так далее), завидев доброго медлительного старика в его вечном картузе цвета «осадочных пород» (Делаэ) и накрахмаленном, как скатерть на свадебном столе, синем фартуке.
Как-то раз Делаэ — он был в седьмом классе — сидел на уроке немецкого языка рядом с одним из тех двух незнакомцев с реки; в классе было до неприличия шумно. И вот его сосед, получив тумака, решил, что это был Делаэ, и обрушился на того с кулаками.
— Ваши фамилии! — крикнул, обернувшись, учитель.
— Делаэ, Эрнест.
— Рембо, Фредерик.
Их оставили после уроков в качестве наказания; случайно в коридор, где они находились, заглянула жена директора и поинтересовалась, за что наказали маленьких шалопаев.
— Мы ничего не сделали, мадам, — ответил Делаэ, теребя свое кепи.
Фредерик, предчувствуя, какую оплеуху отвесит ему родная матушка и как она оставит его без ужина, хныкал и шмыгал носом.
— Этот по крайней мере раскаивается, — изрекла жена директора и с достоинством удалилась.
Так Делаэ заслужил дружбу «старшего Рембо», который, как он узнал, учился в пятом классе у Рулье. Фредерик был плохой ученик, неаккуратный и тупой: случалось, на контрольных он просто переписывал слово в слово условия задач и на этом останавливался. Если бы существовало место ниже последнего, Фредерик занимал бы его с полным правом.
В субботу в класс пришел объявлять оценки — о ужас! — сам Дедуэ; все тряслись от страха в ожидании этого момента. Когда он добрался в списке до Фредерика, он запнулся, затем продолжил:
— М-да…. а ведь ваш брат…
— А чего это он про твоего брата? — спросил Делаэ.
— Про Артюра? Он все время всех на что-нибудь подбивает!
К несчастью, знакомству Делаэ с «задирой» Артюром мешало — и постоянно — одно обстоятельство: появление в школе после окончания уроков г-жи Рембо с дочерьми. Ее горделивая манера держать себя, повелительный раздраженный голос красноречиво свидетельствовали о той суровости, на которую не уставал жаловаться Фредерик. Все это производило удручающее впечатление.
Каждый день опечаленный Делаэ лицезрел величественное дефиле: «Впереди, держась за руки, шли девочки, Витали и Изабель, во втором ряду шагали мальчики, Артюр и Фредерик, тоже держась за руки; за ними, на раз навсегда установленном расстоянии, завершая процессию, шествовала сама г-жа Рембо»4. Перед тем как «процессии» исчезнуть в толпе на Церковной улице, Фредерик на прощание оборачивался и подмигивал своему новому другу. Вскоре Артюр стал подражать брату, и сей дружеский жест стал предметом гордости будущего почитателя его таланта.
Артюр закончил год с хорошими, но опять-таки не блестящими результатами: первая премия по закону Божьему и по декламации (казалось, это был его конек, учитель даже остановил его, не дав дочитать до конца отрывок из «Энеиды»), вторая — по латинскому стихосложению и по истории и географии, похвальная грамота пятой степени по немецкому языку.
Преподававший в третьем классе (1867/68 учебный год) коренастый и волосатый бургундец по имени Арист Леритье, по прозвищу «дядя Арист», был добрый малый со многими странностями: во-первых, он нюхал табак, постоянно застревавший в его роскошных усах, во-вторых — что было хуже, — не выносил «романтических натур» и почитал за поэзию только стихи Бу ал о. Наконец, у него случались приступы всесокрушающего гнева, он тряс своей львиной гривой и наводил на учеников смертный ужас. Однако, успокоившись, охотно предлагал недавним жертвам в знак примирения свою табакерку.
Директору, заметившему неординарные способности младшего Рембо, удалось уговорить его матушку разрешить ему дополнительные занятия, как будто он и без того не учился отлично. Чтобы понравиться дяде Аристу, наш юный поэт преподнес ему скрупулезнейшую работу по Бу ал о, в которой были выявлены малейшие отклонения автора от законов стихосложения. Выше всего Артюр оценил «Аналой/Певчие/Конторка» и «Дурацкий завтрак», то есть пародии Буало. Он и сам писал пародии, упражняясь в остроумии; к сожалению, они до нас не дошли. Делаэ сохранил первую строчку одного такого стихотворения:
В других произведениях подобного рода он насмехался над красавчиком-одноклассником, нападал на человека, сменившего дядю Шоколя, молодого консьержа, который носил в зубах розу.
Он признался Леритье в том, что пишет стихи.
— Ну что же, и я когда-то писал стихи, особенно в честь Орсини[16].
Начатый подобным образом разговор не мог продолжаться долго. Рембо, опустив глаза долу, улыбался.
Наш герой пописывал и прозу. Надзиратель по имени Понселе хвастался (Патерну Берришону), что отобрал у Рембо один его приключенческий роман об аборигенах Океании5.
Склонность к пародии проявлялась и в шаржах; здесь он подражал Жилю, Домье, Ле Пти и Альберту Хамберту (автору непревзойденного Бокильона). Некоторые из них сохранились в географическом атласе Деламанша, о котором говорилось выше, однако доказать авторство Артюра не представляется возможным: если всяких буржуа и нотариусов еще можно отнести на его счет, то автором неумелых набросков тонким карандашом скорее всего был Фредерик, а элегантных дам, вероятно, срисовывали из модных журналов Витали и Изабель6.
Итак, у него была страсть к экзотике, эксцентрической пародии; осталось лишь сказать о его невероятной скрытности, и описание нашего героя будет полным. Так, Рембо тайно послал наследнику[17] стихотворение в шестьдесят строк на латыни, посвященное его первому причастию в церкви Тюильри. Этот факт — открытие Мел ера; в бумагах Патерна Берришона ей посчастливилось обнаружить нижеследующее письмо. Некий ученик по имени Жоли пишет 26 мая 1868 года своему брату:
16
Итальянский террорист, кинувший бомбу в карету Наполеона III 14 января 1858 года, когда тот направлялся в Оперу. —