Полковник Годшот, акцентируя внимание на некоторых двусмысленных словах (корма, итифаллический), делает предположение, что ключ к этому темному стихотворению — какой-то инцидент сексуального характера, возможно, попытка изнасилования. Не заходя так далеко, отвращение и унылый характер этих стихов можно с не меньшей убедительностью объяснить откровенно скотским существованием солдат в Вавилонской казарме: похлебка, комок жевательного табака, попойки и сквернословие. Изо дня в день повторялось одно и то же. Как втолковать этим кретинам, что они сражаются за великое дело? Во всяком случае, стихотворение нельзя трактовать как плод воображения: рана была слишком глубока. Изамбар же как раз утверждал, что Рембо вовсе не ездил в Париж во время Коммуны. Как же тогда объяснить стихи о Коммуне? Разразившаяся социальная катастрофа вытащила на поверхность людей дна. Версальцы любили повторять, что Коммуну погубил алкоголь. В этом есть изрядная доля правды — коммунары сами все время приказывали своим солдатам вести себя пристойно.
Рембо, родившийся в буржуазной семье, любил революцию, но в глубине души ненавидел революционеров с их «грязными руками». Недолгое пребывание в казарме внушило Рембо панический страх и какую-то маниакальную ненависть к военной службе. Он умер с этой ненавистью, но жажда приключений побеждала в нем всякое отвращение и заставляла порой даже вербоваться наемником в иностранную армию.
Отныне все было кончено. Страница была перевернута. У Рембо оставалось лишь одно желание: вернуться в Шарлевиль. Пусть революцию совершают без него.
Снова Артюр вынужден был прибегнуть к разного рода хитростям, чтобы не попасть в засаду в окрестностях Парижа. Пригороды регулярно прочесывались конными патрулями; солдаты задерживали всех, кто казался подозрительным. В Вилле-Котре (вот уж действительно роковое место!) с Рембо произошло небольшое приключение, о котором он потом со смехом рассказывал Делаэ. Обнаружив какой-то заброшенный сарай, он решил в нем переночевать. А там как на зло свила себе гнездышко влюбленная парочка. Кавалер потребовал, чтобы Рембо убрался, а дама, премило улыбаясь, вытолкала его наружу со словами:
— Идите к соседке, дружок, ее зовут г-жа Левек. Это добрая старушка, она вас охотно пустит.
Как только задвинули засов, Рембо услышал приглушенный смех и голос, который сказал с насмешкой:
— Значит, г-жа Левек? Сдается мне, что это в двух шагах отсюда!
Артюру пришлось ночевать в придорожной канаве.
Как всякий бывалый бродяга, Рембо знал, как себя вести. Проходя через один городок, он явился к мэру и выдал себя за демобилизованного солдата, возвращающегося домой. Растроганный чиновник выдал ему нечто вроде путевого листа, который позволял предъявителю требовать у фермеров ночлега в крытом гумне и обед (в последнем обычно отказывали).
В Шарлевиль Артюр пришел в начале июля. Делаэ в городе не было; когда он его снова увидел, то не стал хвалиться вымышленными подвигами, а рассказал правду. 8 мая военные стычки под Парижем стали более значительными и смертоносными; сообщения о них вызвали у Рембо последнюю вспышку революционного энтузиазма. 13 мая он написал Изамбару: «Только лишь здравый рассудок удерживает меня здесь, когда приступы безумного гнева толкают в парижскую баталию — туда, где в эту самую минуту, когда я пишу Вам, гибнут рабочие».
«Клин клином вышибают» — говорит пословица, и в душе Артюра поэтический жар одержал победу над революционным. В этом нам еще предстоит убедиться.
Чтобы закончить описание эпизода, связанного с событиями Парижской коммуны, отметим, что приключения Рембо в восставшем Париже были слишком незначительны, чтобы оправдать постыдное прозвище «Рембо-коммунар», каковым его окрестили после возвращения. Но носить его ему было суждено до самой смерти: в 1887 или 1888 году, в Обоке, Рембо, по некоторым свидетельствам, говорил, что в Париже его посадили в тюрьму вместе с другими коммунарами (слово «казарма» для Рембо означало то же, что «тюрьма»). В 1891 году доктор Бодуэн услышал от одного из жителей Шарлевиля такой отзыв о проходящем мимо Рембо: «Смотрите-ка, вот он, знаменитый внук старика Кюифа, бродяга, коммунар, вертопрах!»6
«Рембо — герой Коммуны» — как хорошо это вписывается в легенду о нем. Легенда, разумеется, остается легендой, но если мы сделаем акцент на намерениях, а не на том, как они были реализованы, то, быть может, окажется, что эта легенда ближе к истине, чем действительность.
Что касается чувств, здесь практически не произошло никаких перемен с того времени, когда Рембо фаршировал свои стихи воображаемыми «шаловливыми» — и не очень — подружками. Он только и делал, что подтрунивал над «резвыми девчушками» на Вокзальной площади и пышными официантками бельгийских кабачков. Истоком его чувственности была мечта.
Весной 1871 года он попробовал написать стихотворение в прозе в подражание Бодлеру; он желал показать «свое сердце как на ладони». Стихотворение представляет собой два меланхолических отрывка, где на короткое мгновение появляются служанка и светская дама, а их последующее исчезновение заставляет Рембо пролить реки слез. В «предисловии» он описывает себя так: «Он был в расцвете сил, но не познал еще любви к женщине; его душа и сердце — в них была вся его сила! — выросли, питаясь странными и горькими грезами. Далее вы прочтете рассказ о его мечтах — о его возлюбленных! — которые являлись ему, когда он спал или когда он шел по улице, и о том, как их любовь длилась и как она заканчивалась; и из всего этого вытекают приятные религиозные размышления; это похоже на сладкие сны первых мусульман — готовых к подвигам и с обрезанной крайней плотью».
Вскоре воображаемые возлюбленные ему поднадоели. Некоторое время спустя после возвращения из Парижа Рембо отважился подойти к одной девушке приблизительно его возраста и передать ей записку, возможно, в стихах, в которой умолял ее о свидании на Вокзальной площади. Если верить Делаэ (по его словам, он получил в Юра письмо от Рембо, в котором тот рассказывал об этом приключении), у избранницы Артюра был взгляд богини, и походила она на Психею. Девица пришла на Вокзальную площадь, предстоящее свидание ее забавляло и вызывало любопытство… но не одна, а в сопровождении служанки! Рембо, от волнения красный как рак, с бешено колотящимся сердцем, не мог связать двух слов. Он немедленно ретировался под насмешливым взглядом красотки и ее служанки, давящейся от смеха. Он выглядел, по его собственному выражению, «растерявшимся, как 36 миллионов новорожденных пуделей».
По словам Берришона, г-жа Рембо получила письмо от незнакомого ей промышленника, отца этой девицы. В письме он призывал ее получше присматривать за сыном.
Кто же была героиня этого неудавшегося романа? Алан Гольди предположил, что это была некая Мария Генриетта, которую все звали просто Мария Юбер. Она родилась, как и Рембо, в 1854 году и была поразительно похожа на Психею с картины барона Жерара «Амур и Психея»7. Возможно, это и она, но Луи Пьеркен, когда говорил, что догадывается, кто она такая, не имел в виду Марию Юбер. Он уточняет, что в 1924 году обидчица Рембо была еще жива, в том время как Мария Юбер умерла в 1875 году. К тому же ее отец скончался в 1864-м и, разумеется, не мог быть автором письма, полученного г-жой Рембо.
54
Итифаллы, изображения фаллоса, использовались в дионисийских празднествах в Греции; более подробный комментарий см.: Рембо А. Стихи. — М., 1982 (серия «Литературные памятники»).