— Это для Верлена!
И пока друг старательно переписывал «Завороженных», «Приседания», «Таможенников», «Украденное сердце», «Сидящих», Рембо убористым почерком писал длинное письмо на плотной желтоватой бумаге. Он выбрал эту дешевую бумагу специально, чтобы не платить слишком много за отправку письма по почте. Рембо писал о своем идеале, своем негодовании, своих восторгах, своей нужде, не без лести и настойчивости умоляя адресата не отталкивать доверчиво протянутую руку. Письмо, стихи, записка Бретаня — все это отнесли на почту и отправили по адресу издателя Лемерра, Париж, улица Шуасёль, 47, «для г-на Верлена».
Верлен говорил, что это письмо (оно, к сожалению, утеряно) изобиловало какими-то странными сведениями и любопытными выражениями вроде «мелкие пакости» или «менее надоедлив, чем Занетто»[71]. Автор письма намеревался приехать в Париж писать стихи, так как не Мог работать в душной обстановке своего провинциального города. Кроме того, у него не было средств к существованию: его мать, чрезвычайно набожная женщина, давала ему лишь 10 сантимов по воскресеньям, чтобы заплатить за место в церкви.
Отправив письмо, Рембо уже на следующий день, страшно нервничая, стучал в дверь к Бретаню. Ответа, конечно же, еще не было.
— Потерпите немного, — сказал его флегматичный Друг.
Но Артюр, не удержавшись, отправил Верлену второе письмо, еще более настойчивое. Вместе с письмом он послал еще три стихотворения: «Мои возлюбленные малютки», «Париж заселяется вновь» и «Первое причастие».
В течение нескольких дней Рембо жил в состоянии лихорадочного возбуждения, или, лучше сказать, не жил вовсе. У него был шанс оказаться в Париже, и к тому же ему не нужна будет никакая рабская работа за 15 су в день. Двойная удача! Но по приезде в Париж Артюр должен был иметь возможность показать стихи безупречного качества. Как раз в это время ему попалось одно стихотворение на довольно своеобразный сюжет, написанное Леоном Дьерксом и опубликованное в «Современном Парнасе». Его сочинение называлось «Одинокий старик» и рассказывало о некоем призрачном корабле, дрейфующем в океанах и приводящем в ужас экипажи других кораблей. Рембо сочинил стихи о другом «одиноком старике» — о себе, предварительно украсив стихотворение яркими фрагментами из «Тружеников моря» Гюго, «20 000 лье под водой» Жюля Верна и, возможно, из «Иллюстрированного журнала» своего детства. Впрочем, лишь благодаря своему гению он написал эти прекрасные стихи, которые предстают перед нами подобно симфонии, стремительно летящей через зеленоватые морские глубины к девственным просторам межзвездного Эфира, чтобы в конце снова низвергнуться в пучину горького отчаяния. Какое точное отражение собственной судьбы! Можно было бы предположить, что близкий успех вдохновит его на что-то вроде гимна: сначала он пропел бы о тьме, из которой произошел на свет, затем — о рассвете, осиявшем начало его пути, и закончил бы грандиозным апофеозом себе — триумфатору. Но мы видим нечто совершенно противоположное. Старый корабль, сбитый с пути фантастическими видениями, отчаянно призывает свою погибель:
Этот «Пьяный корабль», который должен был стать началом нового Рембо, предвестником других гениальных стихов, по сути являлся уже его лебединой песней.
Считается, что у Рембо были и другие источники вдохновения при создании этого шедевра: Старая мельница, возле которой стихотворение и было написано, Маас, омывающий набережную Мадлен, где в то время стоял кожевенный завод, окрашивавший воды реки в непонятный цвет. («Его мечтой, — пишет Делаэ, — было побарахтаться в мокром песке, среди диких растений и валявшихся там осколков разбитой посуды».)
Наконец, на четвертый или пятый день Бретаню принесли долгожданный ответ Верлена.
Поэт извинялся за то, что задержался с ответом на два письма, пришедших одно за другим. На это у него были причины. Он только что вернулся в Париж после отпуска, проведенного в деревне, и не успел подготовиться к достойной встрече поэта, чьи стихи его пленили.
Верлен ничего не написал о том, что его друзья — Леон Валад, Шарль Кро, Филипп Бюрти, Альбер Мера, Эрнест д’Эрвильи и другие — испытали весьма противоречивые чувства, прочтя стихи Рембо: одни отвращение, другие симпатию, третьи тревогу.
Стоит также обратить внимание на короткую фразу Верлена: «Во мне как будто остался след от Вашей ликантропии». Эта фраза важна, поскольку она проливает свет на продолжение всей этой истории. Ликантропия, согласно Жоржу Заэ, это «прежде всего бунт неприспособленного человека против общества, которое он считает недостойным и которое осыпает всяческими проклятиями»17. Литтре, со своей стороны, дает ликантропии такое определение: «Тип психического заболевания, при котором больной воображает, будто он превратился в волка». Верлен поставил абсолютно правильный диагноз, но он не скрывал при этом своей симпатии к ликантропам, или, говоря иначе, молодым волкам, пораженным этой болезнью. Еще не будучи знаком с Рембо, Верлен уже был его сообщником.
Итак, пока наш арденнский оборотень не находил себе места от радости и нетерпения, Якоби, судя по всему, добился разрешения возобновить выпуск своего «Арденнского прогресса». В самом деле, Жюль Муке обнаружил в «Северо-Востоке» от 16 сентября 1871 года статью за подписью некоего Жана Марселя; это была перепечатка из «Арденнского прогресса». Статья написана в воинственной манере, свойственной Артюру Рембо. Она представляет собой шутовской комментарий к современной политической ситуации и называется «Письмо барона Козопуха своему секретарю в замок Моей Святой Славы»[73]. Политическая ситуация на 7 и 8 сентября 1871 года сводилась к следующему: с одной стороны — приговор к заключению в крепость инженера Жоржа Кавалье (по прозвищу «Деревянная трубка») за то, что он передал исполнительному комитету Коммуны план парижских водостоков, и, с другой стороны, отклонение предложения барона Равинеля перевести правительство из Парижа в Версаль. Эти отнюдь не смешные события вдохновили крылатое перо Артюра на резвый и озорной комментарий:
Версаль, 9 сентября 1871 г.
Франция спасена, мой дорогой Анатоль, и Вы, конечно, правы, говоря, что в этом есть и моя большая заслуга.
(…)
Мы реорганизовали армию, провели бомбардировку Парижа, подавили восстание, расстреляли повстанцев, вынесли приговор их командирам, установили учредительную власть, одурачили Республику, подготовили монархистское правительство и приняли несколько законов, которые рано или поздно все равно переделаем.
(…)
Вы видели, как они надели наручники на Деревянную трубку? Мы выиграли матч-реванш, господа Коммунары!
В этой статье перед нами предстает совершенно другой, искрящийся весельем Рембо. Ответ Верлена преобразил его. Какой поразительный контраст с тем отчаянием, которым дышит его последнее письмо к Полю Демени!
Пришло второе письмо Верлена, также полное восхищения: «Вы прекрасно вооружены». На этот раз все было в порядке, все было готово: «Приезжайте, душа моя, вас зовут, вас ждут».
К письму прилагался денежный перевод на дорожные расходы (благотворительность парнасцев). «Свершилось». Каникулы продолжались, диктатуре мамаши Рембо пришел конец, ворота парнасского рая распахнулись, как по волшебству.
Но смутная тревога омрачала триумф Артюра, та же тревога, которая прервала полет его знаменитого «Пьяного корабля»:
73
Совершенно непонятно, почему так долго сомневались, принадлежит ли этот текст Рембо. Статья изобилует выражениями, свойственными только нашему оборотню. Например: «Как вы, должно быть, счастливы!» или «Это плохо кончится, я вам гарантирую», или «Смотрите-ка, мы на седьмом небе, мой дорогой…» и т. п. —