Артюр также не встречался ни с Теофилем Готье, ни с Леконтом де Лилем — по правде говоря, он был принят лишь в узком кругу парнасцев из Латинского квартала. Единственное исключение: однажды он, по всей видимости, провел целый вечер в кафе в обществе Жюля Клареси, очень уважаемого критика. Делаэ, которому мы обязаны этим свидетельством, указывает, что Клареси назвал Рембо «славным малым»10, что в его устах было исключительной похвалой.
Наш герой снова встретился со старыми знакомцами: карикатуристом Андре Жилем (его карандашу принадлежит набросок, изображающий Артюра на носу его пьяного корабля11) и Жаном-Луи Фореном, по-прежнему бедным и страстно влюбленным в искусство. Последний зарабатывал на жизнь тем, что придумывал рисунки для рекламы или раскрашивал веера.
Затем Рембо отвели к фотографу. Одним из специалистов по работе со знаменитостями был в то время Этьен Карпа, совмещавший занятия фотографией с занятиями поэзией. Его мастерская находилась в глубине двора дома 10 по улице Нотр-Дам-де-Лорет. Рембо на фотографии просто замечателен: у него вызывающий и одновременно смиренный вид, проницательный взор Ясновидца устремлен вдаль, «и чувствуется, что все в нем презирает заботу о внешности и отдает предпочтение буквально дьявольской красоте естественности» (Верлен).
10 октября из Нормандии вернулся г-н Моте. Верлен собрал нескольких своих друзей и предложил им оказывать Рембо «гостеприимство по кругу», чтобы каждый по очереди брал на себя заботу о нем. Но Артюр не оценил этого великодушного шага. Не то чтобы он привязался к обывателям с улицы Николе; разлука с Верленом — вот что было для него невыносимо. Нужно было постоянно держать Поля рядом с собой, чтобы помочь ему освободиться от рутины, в которой он погряз. В действительности Рембо сразу понял его слабость, недопустимый недостаток для Ясновидца, который должен обладать сверхчеловеческим мужеством. Плыть против течения тяжело, это требует постоянного напряжения; но он приложит все усилия, потому что это его долг. А пока не все ли равно, где жить, у одного идиота или у другого…
Шарль Кро первым приютил Рембо у себя. Мастерская, в которой он занимался изготовлением искусственных драгоценных камней, располагалась в старом особняке на улице Сегье, узеньком проезде в квартале Сен-Мишель. У него уже жил юный художник Пенуте по прозвищу Мишель де Лэй. Теодор де Банвиль поручил своей жене заботу о том, чтобы Артюру принесли складную кровать, несколько простыней и одеял, а также туалетный столик. Эта услужливость лишь усилила злость Рембо: его ставили на одну доску с теми, кто живет подаянием! Эти доброжелатели наверняка ожидали благодарности и почтительных поклонов. Было нестерпимо, что его жизнь зависит от их добрых намерений. Да, в гроте Ромри, по крайней мере, он был бы свободен и никому ничего не должен!
Этот ужас перед зависимостью уживался в нем с абсолютно противоположной склонностью, о которой он говорил в письме Изамбару от 13 мая: «Я цинично позволяю тем, кто этого хочет, содержать и развлекать меня». Если он встречал добрую душу, готовую развлечь или одеть его, он предоставлял ей это право. Рудольф Дарзанс, который 20 лет спустя исследовал этот период жизни Рембо, приводит некоторые подробности: «Анри Мерсье12, учредитель прекрасного журнала «Новый мир» (увы, вышло лишь три номера), встретил Рембо у Антуана Кро, когда тот жил у своего брата Шарля. Ему представили Артюра, но весь вечер юный поэт просидел в углу с мрачным видом, ни с кем не общаясь. Через несколько дней Рембо пришел к Мерсье на улицу Россини с парой статей для «Фигаро», в том числе он принес «Белые ночи» и «Трибуну ура-патриотов»[77]. Но он был слишком бедно одет для того, чтобы предстать перед главным редактором такой газеты, как «Фигаро». Мерсье, будучи человеком небедным, предложил отвести Артюра к портному и дал ему немного денег. Рембо сразу же отправился на торговую площадь Темпль и купил синий костюм с бархатным воротничком. Артюр был тогда высоким худым мальчиком, у него были неуклюжие большие руки с толстыми красными пальцами, как у крестьянина. В тот же вечер состоялась премьера «Ящика Пандоры» в постановке Теодора Барьера в «Фоли драматик»13.
Во время антракта Артюр Рембо купил белую глиняную трубку, и Мерсье видел, как он тайком подкрался к одному экипажу и стал вдувать дым в ноздри несчастной лошади, находя в этом удовольствие.
«Быть жестоким действительно доставляло ему удовольствие. Впрочем, кажется, он был жестоким не только из позерства, несмотря на то, что частенько заявлял: «Надо обязательно убить Кабанера». Он в самом деле был злой человек» (предисловие к «Реликварию»).
В это время истек срок заключения в лагере Сатори Шарля де Сиври, шурина Верлена, сына г-жи Моте от первого брака; Шарль попал туда в результате каких-то политических коллизий. Верлен его очень любил и хотел непременно познакомить с Рембо. Он пригласил Артюра на маленький праздник на улице Николе в честь освобождения узника. Но на пылкого и непосредственного де Сиври Рембо произвел не слишком хорошее впечатление, потому что в тот вечер юный поэт делал все, чтобы выставить себя в неприглядном свете. И потом, ведь там был г-н Моте со своей вечной тюбетейкой на голове, со своими строгими раскосыми глазами; у Артюра не было никакого настроения расстараться для него и выглядеть, как подобает. Хорошенького тестя откопал себе Верлен!
Вскоре, а именно 28 октября, Матильда родила мальчика; его назвали Жоржем. «В тот день, — пишет она в «Воспоминаниях», — Верлен ушел из дома утром и вернулся лишь в полночь; казалось, он был рад рождению сына, поцеловал его и меня и отправился спать к себе в соседнюю комнату».
Можно догадаться, что рождение маленького Жоржа умножило беспокойство Рембо, потому что ребенок был еще одной ниточкой, связывавшей Верлена с семьей. Эту ниточку непременно нужно будет порвать, ибо Ясновидец должен быть свободен.
Этим неприятности не исчерпывались. К многочисленным препятствиям на пути к свободе ежедневно прибавлялись новые разочарования и уныние. Еще недавно он верил в миф о Париже, столице Свободы, Поэзии и Революции, «священном городе Запада»! Какой подлый обман, какой фарс! Делаэ он скажет, что Париж — симпатичный провинциальный городок. Он, видевший в Поэзии религиозное опьянение, а в Парнасе — жилище богов, «похитителей огня», оказался среди рифмоплетов уровня какого-нибудь богом забытого местечка, среди служащих министерств и ведомств, которые возятся с Музой подобно тому, как обитатели парижских предместий возятся со своими садиками по воскресеньям! Этот знаменитый «Современный Парнас», при одном упоминании о котором его сердце учащенно билось, оказался сборищем бородатых обывателей, которые дали бы сто очков вперед самим обывателям из Шарлевиля! Вот каким был Олимп, на котором он выпросил себе местечко! Какие бездарности, какие посредственности!.. А если он открывал рот, чтобы опровергнуть общепринятое, его тут же одергивали:
— Молчи, сопляк!
Он озлобленно уходил в себя, плевал на пол, хмурился. Вскоре, презираемый всеми, он достиг того, что Берришон назвал «блаженством уничижения».
Он недолго жил у Шарля Кро. Гюстав Кан утверждает, что Рембо указали на дверь после того, как он разорвал подшивку журнала «Художник» «в гигиенических целях». Правда ли это? По крайней мере, вполне правдоподобно. Как бы то ни было, Артюр исчез. Верлен узнал об этом не сразу, потому что с момента рождения сына большую часть времени проводил дома. Ставшая нервной и ревнивой Матильда беспрестанно осыпала мужа упреками: с чего это он так привязался к Рембо, о существовании которого несколько месяцев назад вообще не знал; почему проводит с ним целые дни, шатаясь по пивным; потому, что этот мальчик просто мил?!..