Теперь, как справедливо отмечает Антуан Адан, «он больше не помышлял о том, чтобы гордиться своими пороками или кричать о своем бунтарстве», поэтому стихотворение неожиданно заканчивается следующими строками:
«В смирении он ждет, что после его смерти кто-нибудь помолится о нем Богу, Богу, в которого он не верит, но над которым уже не смеет насмехаться»2, — добавляет критик.
Итак, как мы видим, во время пребывания в Арденнах Рембо смог отдохнуть и восстановить свои силы — так в отрыве от «зеленого змия» выздоравливает в больнице алкоголик.
Весьма вероятно, он снова стал посещать библиотеку (папаша Юбер больше там не работал). Кажется, Рембо сошелся с двумя учениками коллежа, моложе его самого, но уже жадными до чтения. Это были Луи Пьеркен и Эрнест Мило, высокий молодой человек, кроткий и искренний; первый впоследствии стал историком и археологом.
В это же время Рембо удивительно раскрывается как прозаик: он погружается в прошлое и извлекает оттуда воспоминания-обобщения («фотографии прошлых времен», как он говорил); эти вещи утеряны, о них нам известно по рассказам Делаэ. Затем он начинает свою «охоту на духов», записывая воспоминания и впечатления от прогулок. Самый поразительный пример — это стихотворение «Детство» из сборника «Озарения»:
«Листьев рой золотой вьется вокруг генеральского дома[90]. — Отсюда по бурой дороге можно дойти до харчевни пустой. — Замок назначен к продаже; ставни сорваны с окон. Священник, должно быть, ключи от церкви унес. — Сторожки в парке пусты. Ограда так высока, что над нею видны только шумливые кроны. Впрочем, там не на что и смотреть»[91].
По словам Верлена, Рембо также хотел написать сборник «Никчемные исследования». Однажды мать спросила его, зачем он это пишет, раз это «ни к чему». Он ответил:
— Ничего не поделаешь, раз пишу, значит, надо!
Бедная г-жа Рембо! Собственные дети подвергали ее пытке: один марал бумагу, другой, Фредерик, чтобы хоть что-то заработать, продавал на улице газеты.
Из Парижа иногда приходили письма от Форена и Верлена. Последний прислал около десятка писем, опубликовано лишь три. Эти документы содержат факты, которые проливают свет на отношения Верлена и Рембо в тот трудный период. Верлен чувствовал себя виноватым, но — не правда ли? — все зло шло не от него; намекая на библейскую Юдифь и на Шарлотту Корде[92], он писал: «Всякие Юдифи и Шарлотты на тебя злы, и даже очень».
Письма Верлена вновь пробудили в душе Рембо ненависть, о которой он начал забывать. Сначала его предали, затем о нем просто забыли; когда он жаловался на скуку, ему советовали поискать работу. На эти любезные предложения он отвечал потоками брани. Его ответы до нас не дошли, но Матильда читала его письма и пришла в ужас. Она приводит небольшие выдержки в «Воспоминаниях»: «Я даже думать не хочу о работе. Черт меня побери» (повторяется восемь раз) или еще: «Только тогда Вы перестанете попрекать меня куском хлеба, когда сами увидите, что я ем настоящее дерьмо!..» Верлен, наверное, намекал на свои финансовые трудности.
Как видим, Рембо окружил себя стеной злобы и презрения; Верлену нужно было через нее пробиться. Поэтому ему пришлось занять позицию кающегося грешника, молящего о милости. Свое письмо от второго апреля, написанное в Сиреневом хуторке, он начинает с того, что благодарит Рембо за то, что тот послал ему партитуру одной «забытой песенки» Фавара (1710–1792) из его произведения под названием «Любовный каприз, или Нинет при дворе»:
В «Забытой песенке» все очаровывает, и слова, и музыка! Я попросил, чтобы мне ее сыграли и спели3. Спасибо за эту замечательную вещь! [Следуют сожаления о содеянном, Верлен пытается помириться с Рембо.] И спасибо за доброе письмо! «Маленький мальчик» понимает, что его справедливо отшлепали, «трусливая жаба» присмирела, она никогда не забывала о том, что нужно страдать, она думает об этом с еще большим — если только такое возможно — увлечением и еще большей радостью, ты ведь знаешь, Ремб.
Да, люби меня, защищай и доверяй мне. Я очень слаб, и поэтому ко мне надо относиться по-доброму. Я больше не буду надоедать ребячьими проделками ни тебе, ни нашему высокочтимому Священнику[93]. Обещай ему, что очень скоро он получит настоящее письмо, с рисунками и другими красивыми штуковинами.
…Но когда же, черт возьми, мы вступим на этот крестный путь, а?
Поль занят перевозкой своего «барахла», гравюр и т. п., с «улицы Камп».
Наконец-то тобой занимаются, тебя желают. До скорой встречи! Она обязательно случится, тут ли, там, но случится.
Мы все твои.
И. В.
Адрес тот же.
Кстати, расскажи мне о Фаваре.
Гаврош тебе напишет ex imo.
Мимоходом Верлен намекает на Кариа и на знаменитый обед «Озорных чудаков». Во втором, недатированном письме Верлен пытается успокоить Рембо, который хочет как можно быстрее вернуться в Париж.
Конечно, мы встретимся снова! Когда? — Подожди немного! Тяжкая необходимость! — Ну и пусть! Черт с этим со всем! И черт со мной! — и черт с тобой!
Но посылай мне твои «плохие» стихи (НИ), твои молитвы (!!!), наконец, будь всегда со мной — в ожидании лучшего после вновь воссозданной семейной жизни.
…И никогда не думай, что я тебя бросил. Remember! Memento![94]
Твой П. В.
Напиши мне поскорее! И пришли свои старые стихи и новые молитвы. Ты ведь сделаешь это, Рембо?
Третье и последнее известное нам письмо Верлена было написано в конце апреля, незадолго до возвращения изгнанника:
Тогда до субботы, около семи часов, как всегда, не так ли? Кстати, изыщи возможность написать мне в удобное время.
Тем временем все «письма страдальца» — матери, все письма о свиданиях, мерах предосторожности и т. д. — г-ну Л. Форену, набережная Анжу, 17, особняк Лозен, Париж, Сена (для г-на П. Верлена).
Завтра, надеюсь, смогу тебе сообщить, что наконец получил работу (секретарь в страховом обществе).
Эта новость, надо полагать, не привела Рембо в восторг: Верлен будет вести жизнь служащего, он будет привязан к работе!
Вчера не видел Гавроша, хотя у нас было назначено свидание. Я пишу тебе это у Клюни. Сейчас три часа дня, я ожидаю его. Мы замышляем против одного человека, ты потом узнаешь, кто это, забавную мстю. Как только ты вернешься, будут происходить разные жестокости, лишь бы только ты развеселился. Речь идет об одном господине[95], который посодействовал тому, что ты провел три месяца в Арденнах, а я — полгода в дерьме. Короче, сам увидишь!
90
По словам Делаэ, имеется в виду особняк генерала Нуазе, по улице Фландрии в Шарлевиле. —