Было найдено письмо Форена к Верлену, написанное в 1885 году: «Где те времена, когда мы, Рембо и я, ждали тебя в маленьком кафе на улице Друо, покуривая глиняные трубки и потягивая Кюрасао? Это было тринадцать лет назад!»8
Очень скоро Рембо убедился, что над ним посмеялись, что его вернули в Париж лишь потому, что здесь было удобнее им управлять. И тогда он пришел в ярость, в кровавую ярость. Первой жертвой его ножа стал Верлен. Однажды, а точнее 23 мая 1872 года, Верлен с женой были приглашены к Виктору Гюго. Хозяин удивился, что Верлен хромает. Тот объяснил, что у него на ногах фурункулы. Не мог же он сказать, что это Рембо смеха ради искромсал ему ляжки. Антуан Кро, со своей стороны, рассказал Матильде следующее:
Мы втроем (Рембо, Верлен и я) сидели в кафе «Дохлая крыса» на площади Пигаль. Рембо нам сказал:
— Положите руки на стол. Я хочу вам кое-что показать.
Мы подумали, что это шутка, и сделали, как он просил. Тут он неожиданно выхватил из кармана нож и вонзил его несколько раз Верлену в ладонь. Я успел убрать руки и не был ранен.
Когда я в другой раз был в кафе с Рембо, Я на несколько минут вышел из-за стола, а когда вернулся, то увидел, что Рембо плеснул мне в кружку серной кислоты.
Матильда резюмирует: «В рассказах об этих ужасных шутках, а также о других, до того омерзительных, что — о Поэзия! — я не могу изложить их здесь, не было абсолютно ничего утешительного»9.
В подражание Рембо Верлен тоже стал «играть в ножички» в салоне Нины де Вильяр. Дошло до того, что, когда он напивался, приходилось прятать от него острые ножи. Матильде довелось узнать, что чувствует пленник индейцев, когда те танцуют вокруг него ритуальный танец перед тем, как снять с него скальп. Роль индейца — даже индейца-оборотня, с блестящими, как у волка, глазами — исполнял, разумеется, ее собственный муж.
Все, чего Рембо смог добиться — это перемены квартиры. Верлен снял для него в особняке Клюни (площадь Сорбонны) тесную комнатушку, окна которой выходили на узенький дворик. Именно здесь Рембо в июне написал Делаэ то необычное письмо, отрывок из которого мы привели выше; нигде лучше не рассказывается, каковы были его жизнь и умонастроение в то время.
Парижопа, июнудьга, 72 год
Мой друг!
Да, удивительна жизнь в Арденнах. Провинция, где едят мучнистые растения и ил и пьют местное вино и пиво — я не жалею, что покинул ее. Поэтому ты прав, что все время ее поносишь. Но здесь-mo: переливание из пустого в порожнее, одни тупицы. Лето стоит изнуряющее: не то чтобы было очень жарко, но от того, что хорошая погода может потрафить каждому, и что каждый — свинья, я ненавижу лето, оно убивает меня, как только вступает в свои права. Я испытываю такую сильную жажду, что сдохнуть можно. О чем я действительно сожалею, так это об арденнских и бельгийских реках, пещерах.
Я знаю здесь одну славную пивную. Да здравствует Академия Абсента, хоть официанты там — сволочи! Самое лучшее из ощущений — это опьянение. Потом, правда, просыпаешься — голова болит, во рту дерьмо!
Такая вот история. Единственное, в чем я абсолютно уверен, это что надо послать к черту Перрена. И к черту Вселенную. Однако я ее не проклинаю[99]. Я хочу, чтобы Арденны оккупировали и душили поборами. Но это не так важно.
Главное, ты должен много волноваться, может быть, тебе пойдет на пользу много ходить и читать. Во всяком случае, тебе нельзя сидеть все время дома и на работе. Чтобы стать настоящим зверем, надо уйти подальше от этих мест. Я не пытаюсь тебе что-то навязать, но я считаю, что, когда тебе тяжело, бессмысленно искать утешения в привычке.
Теперь я работаю по ночам, с полуночи до пяти часов утра. В прошлом месяце… [далее отрывок, цитированный выше]
Но сейчас у меня красивая комната в три квадратных метра с видом на бездонный колодец двора. Улица Виктора Кузена одним концом выходит на площадь Сорбонны (там находится кафе «Нижний Рейн»), а другим — на улицу Суффло. Там я пью воду всю ночь напролет, я не замечаю, как рассветает, я не сплю, я задыхаюсь. Вот так.
Очевидно, твое требование будет удовлетворено. Если тебе попадется в руки литературный журнал «Возрождение», не забудь подтереть им задницу. До сих пор мне удавалось избегать этих чертовых эмигрантов из моего родного города, шарлевилы им в бок. К черту времена года. Я в яростигра.
Удачи.
Свои сетования, несущие отпечаток нежной грусти, он ночами перелагает в стихи, «прибегая лишь к ассонансам, непонятным словам, детским или просторечным выражениям» (Верлен). Из этих стихотворений, написанных дрожащей рукой — автор несомненно был пьян, — Рембо составил сборник под названием «Празднества терпения». В этих унылых стихах читаются покорная усталость, «спокойный фатализм»10 (Делаэ):
или еще:
Рембо все время хотелось пить (Делаэ говорил, что так было всегда); эта жажда соединялась с другой и пожирала его в это знойное лето; не отставал и голод. В мечтах он уносится к прохладным арденнским рекам, Семуа и Уазе, к потокам Роша.
99
В тетрадке, которую Рембо подарил Полю Лабарьеру (до нас не дошла), было стихотворение с такой строчкой: