13 апреля, на Пасху, все семейство направилось к обедне в Шюффильи, посвятив послеобеденное время прогулке. Этакая сельская идиллия: г-жа Рембо отдает приказания рабочим и каменщикам, Изабель и Витали возятся с цыплятами на птичьем дворе, а Фредерик копается в огороде.
Бедняга Артюр! В какую же дыру его занесло! Эта нищая деревня была под стать его матери — строга и печальна. «Ничто не скрашивает убогости здешнего пейзажа, тягучей деревенской дремоты и картины всеобщего запустения — ни холмик, ни деревце, ни речушка», — пишет Жюльен Грак. «Кроме неба тут ничего нет», добавляет Андре Дотель3.
Что же делать здесь, в изгнании? Рембо скоро понял, какая ждет его жизнь: жизнь простого крестьянина в сабо, без гроша в кармане, без друзей, без развлечений. Тогда он решил написать книгу о своих духовных поисках, благодаря которой смог бы заработать достаточно денег, чтобы снова уехать, не спрашивая мать и не взывая к щедрости г-жи Верлен. Артюр рассчитывал быстренько сочинить небольшую книжку в несколько глав. Великое произведение, которое он задумал — изучение варварского, незнакомого мира, открытого его взгляду Ясновидца, — могло и подождать.
Итак, он привез из Лондона («Это самый настоящий Иерусалим!» — говорил Верлен) несколько страниц, на которых были записаны его «зарисовки» на тему трех сцен из Евангелия от Иоанна: первые чудеса Иисуса в Галилее, Самарии и чуда у купальни. Бумага в Роше была редкостью, поэтому он сделал кое-какие наброски на оборотной стороне этих листов; это были части «Языческой, или Негритянской книги», которую он планировал написать, озаглавленные «Дурная кровь», «Ложное обращение»[124] и «Алхимия слова».
Он поддерживал постоянную переписку с Верленом, который в Жеонвиле скучал не меньше его, и возобновил отношения с Делаэ, все еще находившимся в Шарлевиле.
20 апреля, в воскресенье, было положено начало милой традиции: встречи трех друзей за столиком какого-нибудь ресторана неподалеку от границы.
15 мая Делаэ получил иллюстрированное послание Рембо, ценное свидетельство о жизни в Роше и планах, в том числе и литературных:
Рош
кантон Аттиньи
май 1873 года
Мой дорогой друг, ты можешь судить о моем нынешнем существовании по этой акварели.
О Природа! О мать моя!
Далее следует рисунок, довольно хорошо описанный П. Берришоном: «В небе маленький человечек с лопатой в руках, он ее держит так, как будто это дароносица, изо рта у него вылетают такие слова: «О Природа! О сестра моя!» На земле человечек побольше, в сабо, в руках у него лопата, а на голове колпак из хлопка, он окружен травой, цветами и деревьями. В траве сидит гусь, он говорит: «О Природа! О тетка моя!»
Какая гадость! И как же чудовищно простодушны эти крестьяне!
Чтобы добраться до кабака, надо вечером пройти пару лье, а то и больше. Из-за mother я попал в такую дыру!
Есть и другой рисунок, неизданный, пейзаж с подписью: «Деревушка Рош, кантон Аттиньи, вид из дома г-жи Рембо».
Я не знаю, как выбраться отсюда, но все-таки вырвусь на волю. С тоской вспоминаю об ужасном Шарлевиле, о кафе де л 'Юнивер, о библиотеке и т. д. Однако работаю довольно регулярно, пишу маленькие вещи в прозе, под общим заглавием: «Языческая, или Негритянская книга». Это глупо и невинно. О невинность! невинность, невинность, невинн… эх, цепом бы ее!
Верлен тебе уже, наверно, дал злополучное поручение договориться с г-ном Девеном, издателем «Северо-Востока». Я думаю, этот Девен мог бы неплохо напечатать книгу Верлена [125] по сходной цене и надлежащим образом, если только он не будет использовать такой же поганый шрифт, как и в газете. Хотя он вполне способен сверстать ее на манер своей газетенки, да еще объявления всунуть!
Мне больше нечего тебе сказать, я в столбняке от созерцания Природы, думаю, скоро я в этой природе растворюсь. Я твой, о Природа, о мать моя!
Жму тебе руку в надежде скорой, насколько в моих силах, встречи.
Я прочитал свое письмо. Верлен тебе, должно быть, предложил встречу в воскресенье, 18 числа, в Буйоне. Я туда приехать не смогу. Если ты там будешь, он, скорее всего, даст тебе несколько отрывков в прозе, написанных мною или им, чтобы ты их мне передал.
Моя мамаша вернется в Шарлевиль в июне. Это абсолютно точно, и я постараюсь на некоторое время задержаться в этом милом городке.
Жара стоит изнуряющая, а по утрам морозит. Позавчера я был у немчуры (немчур меня!) в Вузъере, там население в 10 тысяч человек, это в семи километрах отсюда. Немного развеялся.
Я связан по рукам и по ногам. Ни одной книги! Ни одного кабака поблизости, ни одной уличной драки! Что за ужас эта французская деревня! Моя участь зависит от этой книги, куда должны войти еще полдюжины ужасных историй, которые мне предстоит придумать. А как я могу придумывать ужасы в подобной обстановке! Рассказов тебе своих не посылаю, хотя написал уже три, это слишком дорого мне обойдется. Ну, вот и все.
До свидания, вот увидишь!
Упоминание о воскресной встрече в Буйоне содержится в письме Верлена к Делаэ от 15 мая, где Поль просит отменить назначенное свидание в Сюньи и сообщает на всякий случай, что 18 мая будет в Буйоне.
Он действительно побывал там, но никого не встретил:
Под проливным дождем, пешком пришел туда в полдень, пишет он Рембо, не нашел никого. Собираюсь уезжать с почтовой каретой. Отужинал с какими-то французами из Седана и здоровенным школьником из шарлевильского коллежа. Пирушка была — мрак!
Это письмо, очевидно, написанное после ужина, сопровождавшегося обильными возлияниями, содержит кроме довольно грубых шуток повторяющийся два раза намек на приятное известие: «Ты останешься доволен». Это значило, что путь в Англию был свободен — мать Верлена, при которой у него не хватало духу уехать обратно в Лондон, собиралась вернуться к себе в Аррас.
В пятницу 23 мая, накануне решающей встречи в Буйоне в следующее воскресенье, Верлен изложил свой план Лепеллетье: он поедет в Льеж, затем в Антверпен и наконец в Лондон после встречи с «дружками из Шарлевиля — Мезьера».
Эта встреча произошла 25 мая. В тот день Верлен так опоздал в «Арденнский отель», что и два года спустя все еще помнил об этом («Да, и по-свински же я себя повел тогда», — напишет он 1 июля 1875 года Делаэ). Последний спустя 55 лет описал памятный обед в октябрьском номере «Певчего дрозда» за 1928 год, но его рассказ содержит слишком много явных ошибок и нелепостей, чтобы приводить его здесь.