Можно предположить, что Рембо был рад возобновлению «крестного пути», тем более что Верлен, казалось, успокоился, если не полностью излечился. Он, похоже, решил — окончательно и бесповоротно — устроить свою жизнь, не думая о жене. И потом, для Артюра все было лучше, чем Рош в мае и Шарлевиль в июне.
Пасмурный и меланхоличный Делаэ один вернулся в Седан на почтовом дилижансе.
После посещения Льежа в понедельник 26 мая4 и Антверпена 27-го оба путешественника сели в тот же вечер на пароход компании «Грейт Истерн Рейлвэй», который, подняв якорь в 4 часа, прибыл в Харвич на следующий день в 6 часов 40 минут. «Неслыханное по красоте путешествие», — пишет Верлен Лепеллетье в письме от 29 (на самом деле 30) мая (пятница).
Рембо, восхищенный, написал верлибром стихотворение «Движение», по тону очень отличающееся от «Морского пейзажа», воспевающее первую встречу с морем. Наши путешественники покоряют мир («юная пара уединилась на этом ковчеге»):
Они сняли комнату у некоей г-жи Александры Смит в доме 8 на Грейт Колледж-стрит в Кемден-тауне, на северо-западе Лондона, очень веселом квартале недалеко от Хайгета, пристанища художников.
Сначала все было великолепно. Верлен взялся наконец за ум: «Никого не буду больше донимать своими проблемами, — пишет он Эмилю Блемону 30 мая 1873 года. — Правосудие положит всему конец».
Рембо мог праздновать победу. Со спокойной душой он принялся переписывать начисто черновые наброски «Языческой книги». Верлен нарисовал, как тот сидит в трактире и пишет, добавив на полях: «Вот так было написано «Одно лето в аду», в Лондоне, в 72–73». Этот рисунок (утерян5), о котором сообщает Шарль Уэн, хранился у издателя Леона Ванье.
Верлен, пользуясь не меньшей свободой, посещал читальные залы Британского музея и вновь почувствовал вкус к творчеству. Он уже понял, что Рембо был прав, настаивая на их финансовой независимости. Если они собирались надолго задержаться в Англии, то, конечно, не могли бесконечно пользоваться щедростью г-жи Верлен. Уроки французского приносили им достаточно, чтобы покрыть текущие расходы и немного отложить на черный день — свобода, черт возьми, стоит денег! Друзья уже представляли, как они путешествуют со всеми удобствами, как туристы, в южных морях… — в любом случае, далеко, очень далеко от улицы Николе!
Ундервуд нашел два практически одинаковых объявления в популярном «Эхе» от 11, 12 и 13 июня и «Дейли телеграф» от 21 июня 1871 года:
«Уроки французского, латыни, литературы на французском языке дают два джентльмена из Парижа. Цены умеренные. Верлен, 8 Грейт Колледж-стрит, Кемден-таун»6.
25 июня Верлен торжествующе объявил Эмилю Блемону, что нашел… одного ученика! Вероятно, побольше — вскоре оба друга стали давать по два урока в день за три шиллинга, что обеспечивало им карманные расходы, покупку табака и выпивку. На вопрос следователя в Брюсселе на допросе 12 июля 1873 года: «На что вы жили в Лондоне?» — Рембо ответил: «Главным образом на деньги г-жи Верлен, которые она присылала своему сыну. К тому же мы давали вместе уроки французского языка, но уроки эти приносили небольшой доход: дюжину франков в неделю».
Они рассчитывали преуспеть на этом поприще, вот почему занялись английским, на этот раз очень серьезно, «вкалывая» целыми днями. Верлен читал поэзию, особенно Суинберна, а Рембо выписывал слова из попадавшихся ему под руку газет, в основном из спортивной хроники и разделов о сельском хозяйстве. Обладая уже достаточным словарным запасом, они углубляли свои знания, занявшись тематическим изучением лексики. Кроме того, друзья снова начали посещать театр.
Однако в тот момент, когда Поль и Артюр уже почувствовали, что свободны и самостоятельны, все внезапно обрушилось.
В чем была причина?
В первую очередь «понимающие» улыбки и сплетни, которые распространились среди коммунаров-эмигрантов на счет их отношений. Это, должно быть, началось еще раньше, но друзья ничего не замечали, так как почти не встречались со ссыльными; тем не менее Верлен виделся иногда со своими старыми друзьями, Вермершем, Рега-ме и Андриё. Рано или поздно должен был разразиться скандал.
И вот в один прекрасный день Рембо, направившись к Жюлю Андриё, которого очень любил за образованность, к немалому своему удивлению был встречен, по словам Делаэ, «с неприязнью, доходившей до грубости»7. Он хотел сказать, что Артюра попросту выставили за дверь, возможно, при свидетелях. Значит, Андриё узнал, о чем перешептывались его товарищи-коммунары.
Для Верлена это был настоящий удар. Все его старые раны тотчас открылись. Он, который еще недавно писал Блемону: «Я вновь обрел смелость и здоровье» (25 июня), пал под ударом судьбы. Молва об их «порочной связи» подтверждала «инсинуации» семейства Моте. Он не только проиграет процесс, но и будет опозорен.
Тогда Верлен попытался опровергнуть слухи об их связи. Так, например, по сведениям Ундервуда, которые он получил непосредственно от Камиля Баррера, Верлен пришел к последнему, чтобы оправдаться: «Меня обвиняют в том, что я педераст, но это не так!»
Новость о происшедшем между Андриё и Рембо быстро облетела всех лондонских коммунаров и не ускользнула от осведомителей, которых и в Лондоне было порядком. 26 июня 1873 года в парижскую префектуру было передано следующее сообщение:
«Неясной природы связь объединяет бывшего служащего префектуры Сены (он не покидал свой пост и во время Коммуны), поэта-путешественника из журнала «Призыв» г-на Верлена и некоего молодого человека, часто наезжающего в Шарлевиль, во время Коммуны числившегося в отряде парижских вольных стрелков, г-на Рембо. Семья г-на Верлена настолько уверена в достоверности этого унизительного факта, что основывает на нем один из пунктов прошения о разводе».
Гнев Верлена был таким же неистовым, как и ярость Рембо.
Отныне их всюду будет сопровождать дурная слава. Это конец их литературной карьеры. К имени Рембо будет прикреплен позорный ярлык, да и мать его скоро будет поставлена об этом в известность.
Каждый мог обвинять своего друга в том, что тот исковеркал ему жизнь. Их отношения дали трещину, которую невозможно было не замечать.
Верлен, вероятно, запил горькую, как это с ним происходило, когда случались неприятности. Можно представить, как жестоко они стали обращаться друг с другом. Камиль Баррер вспоминал об их ссорах, доходивших подчас до мордобоя и поножовщины. Эрнест Делаэ рассказал о дуэлях «на немецкий манер»: «Брали в руки острое лезвие ножа, завернутое в салфетку таким образом, чтобы выступал кончик, и целились им в лицо и горло»8.
Рембо, со своей стороны, подтверждает его свидетельство: «Не раз по ночам сидевший в нем демон набрасывался на меня, мы катались по полу, я боролась с ним»[127] («Одно лето в аду»).
Скоро Рембо и Верлен не могли уже скрывать следы своих драк: порезов и кровоподтеков. В полицейском рапорте от 1 августа 1873 года говорится: «Эти двое дрались и терзали друг друга, как дикие животные, чтобы испытать потом радость примирения».