Его грехом было восхвалять жизнь и удовольствия, укрывшись за спиной Бога, которого он мечтал создать сам.
Но Бог, низвергнув в ад, превратил его в ледяную статую. Стихотворение Верлен послал Рембо, и тот собственноручно переписал его1 (это доказывает, что тогда они еще не разорвали отношения).
Помириться с Матильдой было не в пример сложнее. К тому же Верлен выставлял предварительные условия: например, он уверял Лепеллетье, что готов забыть о невероятно глупом (sic) поведении своей жены и принять ее с распростертыми объятиями, если она вымолит у него прощение.
Есть основания думать, что Рембо не ездил в Брюссель наблюдать за набором и изданием своей книги, как это утверждает П. Берришон. Его мать была не настолько щедра, чтобы оплачивать такие издержки. Столь же маловероятно, что он читал корректуру, иначе бы в издании не было такого чудовищного количества опечаток.
Однако установлено, что по приглашению Поота Рембо 23 октября отправился в Брюссель, чтобы забрать авторские экземпляры. Он остановился в «роковом» отеле «Виль де Куртре», как это следует из досье бельгийской тайной полиции:
«Рембо, Артюр, возраст — 19 лет, родился в Шарлевиле (Франция), профессия — писатель, проживает на улице Брассер, 1; 24 октября тайно выехал оттуда».
В тюрьме «Пти Карм» Рембо оставил один экземпляр своей книги для передачи Верлену. Очень вовремя, так как 25 октября заключенный был переведен в тюрьму в Монсе. Этот экземпляр с лаконичной дарственной надписью — «П. Верлену от А. Рембо» — Поль бережно хранил всю жизнь и завещал своему сыну Жоржу.
В ноябре, возможно, в знак благодарности Верлен посвятил своему бывшему товарищу несколько стихов и два рассказа в стихах (об этом он заявляет в письме к Лепеллетье от 28 ноября 1873 года). Эти произведения — своеобразный ответ Верлена на «Одно лето в аду», и то, что он посвятил их Рембо, говорит о нем, как о хорошем друге.
По возвращении в Рош Рембо вел себя не слишком скромно. Он всем показывал белую обложку книги с красующимся на ней именем автора. У него было около дюжины экземпляров.
Было бы достойно писателя, по здравом размышлении, разослать эти книги по газетам и журналам. Но Рембо развлекался как ребенок, раздавая драгоценные экземпляры друзьям, которые ничем не могли ему помочь. Одну книгу получил Делаэ (позже Рембо попросил ее вернуть), другую — Эрнест Мило (кажется, он тоже ее вернул).
Форену, который не вращался в литературных кругах, Рембо поручил распределить несколько экземпляров среди знакомых, что тот и сделал кое-как. Книги получили Жан Ришпен, Рауль Жинест — если верить Шарлю Моррасу — и, может быть, Рауль Поншон. Короче говоря, никакой пользы розданные экземпляры Рембо не принесли.
Понятно, что Артюр не мог представить свое творение на суд парнасцам (Мендесу, Блемону, Валаду), ведь он знал, что они враждебно настроены по отношению к нему. Этот путь был для него закрыт.
Однако свобода зависела от судьбы его книги, а он слишком высоко ставил свободу, чтобы упустить даже малейший шанс получить ее. Нужно было что-то делать, и он отправился в Париж, захватив с собой несколько экземпляров.
Полковник Годшот утверждает, что Рембо оплатил путешествие из денег, которые мать дала ему, чтобы вернуть долг издателю2. Это весьма вероятно, так как долги внушали ужас г-же Рембо, а Артюр, со своей стороны, должен был любой ценой стать знаменитым. Но это всего лишь предположение.
В Латинском квартале «брюссельская история» стала известна еще до приезда Рембо. Жан Ришпен писал, что Артюр в это время был знаменит своими приключениями с Верленом, а вовсе не своими произведениями. Все единодушно ополчились на Рембо: люди не забыли его вызывающей грубости времен зимы 1871/72 года и считали Рембо ответственным за случившееся с их дорогим другом Верленом. Посеяв ветер, он пожинал бурю.
Некоторые старые знакомые, к которым он обратился, отвернулись от него или дали понять, что ему здесь нечего делать. П. Берришон рассказывает один любопытный случай. Альфред Пуссен, юный нормандский поэт, сидел однажды вечером в кафе «Табуре», около Одеона. Там только и говорили, что о брюссельском скандале. Внезапно появился бледный молодой человек, на которого все показывали пальцем. Он молча уселся за стол. Пуссен, узнав в нем Рембо, подошел и предложил выпить, но тот отказался. В его взгляде было столько грусти, что Пуссен на всю жизнь сохранил воспоминание о том трепете, который охватил его, когда он поймал этот взгляд.
Подобное молчание было в характере Рембо, одновременно замкнутого и очень эмоционального. Когда случалось несчастье, он уходил в себя и, как говорится, впадал в депрессию. Можно быть уверенным, что в этот момент он послал к черту литературу и литераторов.
В том же кафе «Табуре» в другой вечер Рембо неожиданно встретился с провансальским поэтом Жерменом Нуво, который когда-то был репетитором в Марсельском лицее (лицей Тьера). Возможно, они познакомились в Зютическом кружке за год до этого, так как в «Зютическом альбоме» есть стихи и рисунки Нуво, а вообразить, что он рисовал и писал в нем после распада кружка, довольно сложно. Нуво был другом Рауля Жинеста, Жана Ришпена, Леона Кладеля и Мориса Бушора. Он посещал также знаменитый салон Нины де Вильяр. Происшествие с Верленом сильно его поразило: узник монской тюрьмы был в его глазах своего рода героем, имевшим смелость бросить вызов року, который затем сразил его. Скорее всего, именно о Верлене и говорил Нуво с Артюром.
Делаэ, который хорошо знал обоих, подчеркивал контраст их внешности: Рембо — высокий блондин с голубыми глазами, хмурый и недовольный, Нуво — маленький, коренастый, темный, как испанец, кипящий от избытка чувств. Когда Рембо высказал Нуво свое отвращение к литературе и желание объехать весь мир, начав с Лондона, поскольку ему было необходимо хорошо выучить английский, Жермен живо отреагировал:
— Не могу ли я поехать с вами? Я тоже хочу путешествовать, а я не знаю ни слова по-английски.
Рембо, вспомнив о холодных туманах на Темзе, ответил, что отправится в путь только следующей весной.
— Ну что ж, договорились!
Успокоившись и примирившись с судьбой, Рембо возвратился 2 ноября в Рош, привезя с собой оставшиеся экземпляры. Его жизнь вот-вот должна была обрести новый смысл.
«Лето в аду» было теперь всего лишь далеким и неприятным воспоминанием. Что касается издателя, то он может, если хочет, оставить весь тираж у себя[141].
Литература? Какая глупая ошибка! Забудем о ней навсегда.
Г-жа Рембо не поверила своим глазам, когда увидела, как Артюр бросает в огонь книги, черновики, письма, бумаги. Он пощадил только свой дневник Ясновидца, содержащий поэмы в стихах, будущие «Озарения». Изабель, которой было тогда 13 лет, смотрела на огонь и не понимала, почему это очищающее пламя заставляет так радостно блестеть глаза брата. Г-жа Рембо была рада, что сын наконец-то излечился от своих безумств и стал рассудительным. Годы жизни, полные нищеты и страданий, в один миг превратились в пепел.
Рембо провел зиму в Роше, в тепле. В начале 1874 года он несколько раз съездил в Шарлевиль, где встречался со старыми друзьями: Эрнестом Делаэ, Луи Пьеркеном, Эрнестом Мило.
Пьеркен рассказывает: «После брюссельского дела обыватели, возмущенные поведением Рембо, начали распространять про него гнусные слухи; ни Делаэ, ни Мило, ни я — три его лучших (скажу даже: три единственных) друга — никогда не верили в эту клевету. Я всегда избегал расспрашивать его об этом, зная, как это его огорчает. Однажды он ждал меня в кафе Дютерма, сидя один за столом с кружкой пива, к которому, впрочем, не притрагивался. Он мог сидеть так целыми часами, молчаливый и задумчивый. Я подошел к нему и сказал:
141
Вероятно, Жак Поот отправил в Рош счет, а Рембо, вероятно, его порвал. В 1901 году Луи Пьерар, бельгийский литературный критик, обнаружил на чердаке Типографского союза тираж