Жизнь его вовсе не была безоблачной. Делаэ он рассказал такую историю. Однажды кто-то взломал кассу с зарплатой рабочих; виновного скоро обнаружили. Рембо, вместо строгого наказания, втолковал ему, какой ущерб он наносит своим товарищам, и сумел убедить вернуть украденные деньги. «Они меня очень зауважали», — заключал он.
Ему нравилась дикая жизнь на свежем воздухе, вдали от цивилизации, среди простых и грубых людей (среди них был даже один русский поп), учивших его новым языкам. Он спал в хижине на пляже или жил под открытым небом, переходя от одной команды к другой, лежа полураздевшись на солнце после обеда. Вечером он забавлялся вместе с рабочими, делавшими хлопушки из взрывчатого порошка.
Увы! Он болел лихорадкой и день ото дня худел. В конце мая 1879 года ему срочно пришлось вернуться в Рош, где врач поставил диагноз: брюшной тиф и прописал абсолютный покой. Но сельский воздух и врачебный уход быстро вернули ему силы: в конце июля он уже помогал при жатве. Рисунок Изабель на обложке бухгалтерской книги изображает Артюра в его новой ипостаси сельскохозяйственного рабочего, плохо одетого, небритого, с взъерошенными волосами, с каким-то земледельческим инструментом в руках (внизу слева — силуэт г-жи Рембо со спины).
В сентябре Делаэ выразил желание повидаться с Рембо и был приглашен на несколько дней в Рош. Это было их последнее свидание.
Рембо, как рассказывает его друг, сам открыл ему неструганую калитку фермы. «Сначала я узнал лишь фантастически красивые глаза! — со светло-голубой радужной оболочкой, окруженной более темным, чуть сиреневым кольцом. Щеки, бывшие раньше круглыми, ввалились, скулы заострились. Нежно-телесный, как у английского ребенка, оттенок кожи сменился за эти два года темным загаром кабила[186], и, что меня позабавило, на этой коричневой коже вилась бледно-рыжая борода, которая у него долго не прорастала, как это, думается, бывает у людей с хорошей наследственностью. Другое проявление полного физического возмужания — его голос потерял знакомый мне нервный оттенок и стал низким, глубоким, полным спокойной силы»27.
Он только что вышел из амбара с таким видом, будто всю жизнь только и занимался, что сбором урожая. Когда утихли первые эмоции, он рассказал, что делал на Кипре, и с гордостью (ему ведь часто повторяли, что он ни на что не годен) вынул свидетельство от своих работодателей, датированное 27 мая 1879 года: «Мы удостоверяем, что г-н Артюр Рембо работал у нас в должности начальника выработки в течение шести месяцев. Мы полностью удовлетворены его услугами и свидетельствуем, что он свободен от обязательств перед фирмой».
Делаэ продолжает: «Вечером после обеда я рискнул спросить у него, думает ли он еще… о литературе. Он засмеялся, покачав головой, полуобиженно-полунасмешливо, как будто я спросил его: «Ты еще играешь в лошадки?» и ответил только: «Я этим больше не занимаюсь».
В том, как он выделил словечко «это» и в том, как на меня смотрел, было что-то иронично-издевательское, раздраженное; он как будто хотел сказать: «Я был бы рад полагать, что ты понимаешь, что не стоит меня больше об этом спрашивать»28.
Они несколько раз прогулялись по окрестностям. Рембо заявил, что может жить только в какой-нибудь теплой стране, на берегах Средиземного моря, в Африке… или в Америке! В данный момент он собирался вновь отправиться на Кипр через Александрию.
На дороге Аттиньи — Шесн, рассказывает Делаэ, Рембо внезапно покинул его, произнеся:
— Лихорадка! Сейчас у меня начнется приступ!
Тем временем Верлен, два года проработав учителем в Ретеле, вновь уехал в Англию вместе со своим любимым учеником Люсьеном Летинуа и нашел место в школе в Лимингтоне, городке напротив острова Уайт. Именно здесь из письма Делаэ он узнал, что Рембо ведет крестьянскую жизнь в Роше. Верлен немедленно, чтобы не расслабляться, сочинил новую «коппейку», но его смех уже больше походил на оскал:
Через некоторое время после визита Делаэ Рембо вновь собрался и уехал в Александрию, но ему пришлось прервать свое путешествие в Марселе: жесточайший приступ лихорадки заставил его спешно вернуться домой.
Мало-помалу он становился все молчаливее и раздражительнее, умереннее — до аскетизма — в еде. Только лежа на теплом сеновале с книжками по прикладным наукам, сообщает Изабель, он чувствовал себя хорошо. Это было настолько невыносимо, что и два года спустя он не мог забыть тех тяжелых дней. «Я не хочу второго издания зимы 1879/80 года, — пишет он семье 15 февраля 1881 года, — я слишком хорошо ее помню».
В марте 1880-го, не в силах больше ждать возвращения тепла, он опять — на этот раз окончательно — уехал в Александрию.
Осенью 1880 года Делаэ, узнав, что Верлен поселился в Куйоме, в шести километрах от Роша, шутки ради нарисовал случайную встречу двух старых друзей, изобразив обоих крестьянами, в деревянных башмаках и хлопковых колпаках. Верлен, возделывающий поле, кричит «Ба!», окликая идущего по дороге Рембо, а тот отвечает традиционным «Черт побери!»29. Очевидно, что это шутка, иначе бы Верлен не написал Франциску Виеле-Гриффену 5 января 1882 года: «В мою последнюю встречу с Рембо, то есть в феврале 1875-го».
В Александрии Артюр не нашел подходящей работы и уехал на Кипр. Фирма «Эрнест Жан и Тиаль Младший» обанкротилась. Остров был сдан турками англичанам в июне 1878 года, как раз тогда, когда Рембо его покидал. Однако именно благодаря этому он смог найти место бригадира. На этот раз нужно было не добывать камень, а укладывать его. Британская администрация сооружала на горе Троодос, высшей точке острова (2100 метров над уровнем моря), резиденцию генерал-губернатора. Рембо вновь стал начальником группы рабочих; ее снабжение требовало частых разъездов верхом. Ему платили всего двести франков в месяц, но в мае оплата увеличилась. «Идет дождь, град, ветер такой, что на ногах стоять невозможно», — писал он домой в это время; его здоровье (начавшаяся аритмия) причиняло ему беспокойство. Другая забота — дворец губернатора должны были сдать в сентябре. В сложившейся ситуации он просил, чтобы ему прислали две книги, одну на английском, «Справочник по лесопромышленным и сельскохозяйственным лесопилкам», другую на французском, «Карманную книгу плотника». В конце письма он спрашивал о папаше Мишеле, батраке из Люксембурга, работавшем у г-жи Рембо, и о «Гашыне» (кобыла Графиня — так ее называл папаша Мишель).