Выбрать главу

С городских улиц доносился на Акрополь слабый шум веселья, с которым странно смешивались крики совы. Далеко разносились они с вершины Акрополя, как весть о смерти, и эти крики в действительности были таковы, так как в ту ночь, когда юный Алкивиад и его друзья веселились в доме Перикла, в то мгновение, как они пили за здоровье сияющей красотой царицы веселья, в тюрьме умирал Фидий. Бессмертный творец Парфенона, уже давно страдавший неизлечимой болезнью, одиноко расставался с миром.

В тот самый час, в который знаменитейший и благороднейший из греков кончал свою жизнь во мраке тюрьмы, а Аспазия говорила Периклу: "Ты более не грек!" В тот самый час, казалось, произошел разрыв не только в сердцах Перикла и Аспазии, но и в сердце всего эллинского мира, как будто звезда его счастья померкла и вместе с победными криками совы с Парфенона раздался злобный смех демонов.

Жрец Эрехтея проснулся от криков совы. Ему казалось, что в этих криках он слышит слова: "Вставай, настало твое время!" А демоны шептали друг другу: "Наконец-то мы получили власть! Идем, спустимся на Афины, на всю Элладу!"

Во главе этой стаи демонов несчастья летели междоусобие и чума. Последняя распустила свои черные крылья и летела впереди всех над окутанными ночью и наполненными веселым шумом Афинами. Она отыскала место, где празднество было в разгаре, и бросилась вниз, как коршун на сверкающую молодостью и красотой юную царицу веселья в доме Перикла. Прелестнейшая из эллинских женщин, которой по мнению Алкивиада принадлежало будущее, сделалась первой жертвой чумы.

Бывают времена, когда с испорченностью нравов соединяются величайшие физические несчастья, когда гармония и порядок внутреннего мира кажутся нарушенными вместе с порядком и гармонией внешнего - такие времена наступили для Афин, для всей Эллады.

Испорченность нравов, все возрастающая, благодаря роскоши и страсти к удовольствиям, благодаря дикой демагогии, но главным образом благодаря естественному течению вещей, которое влечет от полного расцвета к падению, была причиной взрыва кровавой вражды между различными племенами Эллады, вражды, из которой никто не вышел победителем, но в которой погибли благосостояние и свобода. Греция перестала представлять собой здоровую душу в здоровом теле.

Известие о первом случае чумы в доме Перикла мгновенно облетело все Афины и вакхическое веселье быстро уступило место бледному ужасу и заботе. Стрелы ангела смерти полетели во все стороны и через несколько дней все ужасы заразы свирепствовали в городе.

Как было с Зимайтой, болезнь начиналась с головной боли и ничем не утолимой сухостью в горле. Кровавый гной выступал из горла, из губ и даже языка, затем сильный, глухой кашель с трудом вырывался из стесненной груди, в ушах шумело, делались судороги в руках, дрожание во всем теле, чувство ужаса и беспокойства, доходившее до безумия, страшная жажда, внутренний жар, настолько сильный, что многих увлекал в цистерны, кожа становилась красного, иногда даже темно-синего цвета. Жилы сильно набухали. Только в этом случае, как и во всех других случаях чумной заразы в древности, не было бубонов, которые в наше время служат отличительным признаком азиатской чумы. До восьми дней болезнь прогрессировала, затем следовала смерть.

Не легко отделывались даже редкие выздоравливавшие, так как часто они, хотя оставались в живых, но с параличом рук и ног, нередко теряли зрение, сильно страдала память. Многие выздоравливающие оставались на всю жизнь безумными. Бывали такие, которые, встав с болезненного одра, забывали свои имена. Все лекарства оказывались бесполезными.

По совету Гиппократа, повсюду были разведены большие огни, так как было замечено, что кузнецы, работающие постоянно вблизи огня, редко заболевали.

Но сила заразы все увеличивалась и, так как наука оказывалась бессильной, то стали искать помощи в суеверии: никогда греки с большим усердием не исполняли всевозможных искуплений, очищений, заклинаний.

В первые недели город был наполнен громкими воплями, похоронными процессиями, сопровождавшими умерших от чумы, но когда зараза стала передаваться от трупов, то всеми овладел такой страх, что многие умирали в пустых домах или даже на улицах и их хоронили без всяких священных обрядов.

Мертвым перестали класть в гроб необходимый обол для подземного перевозчика, так же, как не получали они яств для усмирения ярости адской собаки, их не мыли, не умащивали благовониями, не одевали в прекрасные платья, не надевали на них венков из селлерея, не клали на ложе в перистиле дома, не сопровождали похоронного шествия с громкими, жалобными криками, не приносили никаких жертв - поспешно и без всяких слез, часто совсем без провожатых, увозили бесчисленные трупы и зарывали их в могилы или сжигали на кострах. Но, наконец, мертвым стали отказывать даже и в последнем долге погребения, так многие последние мертвецы в домах, оставались лежать в своих жилищах неподвижными трупами.

Мертвых находили в пустынных храмах, куда они приходили, моля о помощи богов. Многих находили у колодцев, к которым они ползли, влекомые страшной жаждой.

К довершению ужаса начали находить трупы в цистернах, в которые бросались обезумевшие от болезни. Вскоре на освежающий напиток из ручьев стали смотреть с ужасом, так как большая часть источников была испорчена от разлагающихся трупов.

Трупы попадались на улицах, на крышах домов или у подножия, куда несчастные бросались, чтобы скорей прекратить страдания.

Оставшиеся в живых под влиянием ужаса спешили скорей похоронить мертвых, часто примешивая к трупам умирающих. Там, где родственники устраивали костер для сожжения покойника, в огонь бросались и другие покойники, пока костер не погасал под множеством трупов, и тогда вокруг горящих останков поднималась драка.

Утверждали, будто бы хищные птицы и звери не дотрагивались до незарытых трупов умерших от чумы, а если же и делали это, то сами становились жертвой болезни. Это часто случалось с собаками.

Боязнь заразы заставляла людей чуждаться друг друга. Агора опустела. Гимнастические школы стояли пустыми, народ не осмеливался собираться на Пниксе, двери домов были или наглухо закрыты из боязни всяких сношений с кем бы то ни было, или же открыты настежь, так как хозяева все вымерли.