В то время Теодота снова явилась в костюме, не сковывающем движений. Вместе с ней вошел мальчик с цитрой и невольница с флейтой. Невольница и мальчик начали играть, к этой музыке мало-помалу стали присоединяться движения Теодоты и было невозможно сказать, в какую именно минуту начала она танцевать. Она представила в танцах сначала Афродиту, потом Геру, потом Палладу. Это был один и тот же танец, повторенный три раза, но каждый раз с различным, свойственным каждой богине выражением. Удивительно было видеть, какая перемена происходила во всех ее движениях, взглядах, жестах и мимике, так что трудно было сказать, чему же удивляться более: богатству ли воображения и общей прелести исполнения или же грации и законченности отдельных черт.
Нельзя обойти молчанием, что Теодота во все время танцев почти не спускала своего выразительного взгляда с Перикла. Он, как бы невольно, принимал участие в этом мимическом представлении, в нем, казалось, она видела Париса, из рук которого хотела вырвать яблоко победы.
Когда Теодота окончила, Перикл выразил свое восхищение той прелестью и искусством, с которыми она выполнила свою задачу.
- Задача, заданная Теодоте, была не трудна, - сказал Алкаменес, - она разрешила бы любую, к вашему удовольствию. Она в состоянии изобразить не только кротость голубки, но дикость льва, жар огня, мягкий шелест и дрожание древесных листьев.
- Я не сомневаюсь, - сказал Перикл, - что она умеет, как танцовщик, которого я видел недавно, представить мимикой все буквы алфавита одну за другой.
- А что скажешь нам ты о Теодоте, - вскричал Алкаменес, дотрагиваясь рукой до плеча Сократа, который во время танцев не спускал глаз с танцовщицы и теперь стоял погруженный в глубокую задумчивость.
- Я буду учиться танцевать, - серьезно сказал он, - до сих пор я знал только мудрость головы и мысли - теперь я знаю, что есть мудрость рук и ног.
Слушатели улыбались, думая, что Сократ говорит со своей обычной иронией, но он продолжал:
- Такая прелесть размеренных движений, которую показала нам Теодота, непременно должна наполнять ум человека любовью к прекрасной соразмерности. Увидав их раз, человек по необходимости станет презирать все резкое, грубое и простое. Я завидую тебе, Теодота, в твоем сознании меры, которое живет у тебя в теле и в душе.
- Я очень рада, - улыбаясь, сказала Теодота, - если обладаю этим сознанием меры и если другим оно нравится, так как мое призвание и искусство заключаются в том, чтобы нравиться и доставлять удовольствие. Но искусство нравиться и доставлять удовольствие с каждым днем становится у нас в Элладе все труднее. Для ваших глаз, привыкших ко всему прекрасному, недостаточно прекрасной природы женщины, вы требуете, чтобы мы украшали себя всеми прелестями искусства. И однако, - прибавила она с очаровательной улыбкой, - как ни трудно для нас, женщин, благодаря вам, нравиться и доставлять удовольствие, тем не менее, я никогда не перестану считать это призвание самым прекрасным и, если вы позволите, моим.
- Очевидно, - сказал Сократ, - ты не принадлежишь к числу тех женщин, которые кроме самих себя желают нравиться только одному человеку и которых обыкновенно называют влюбленными, или любящими.
- Нет, клянусь богами, - вмешался Алкаменес, - она не принадлежит к числу тех женщин, она ужас всех мечтательных юношей. Еще вчера мне жаловался юный Дамет, что ты выгнала его за дверь, Теодота, за то, что он сделался слишком мрачным.
- Действительно, - сказала Теодота, - я не переношу цепей не только Гименея, но и Эрота, я не жрица любви - я дочь веселья.
- Я удивляюсь тебе, Теодота, - заметил Сократ, - так как, мне кажется, ты выбрала не только прекраснейшее, но и самое трудное из всех призваний. Ты самоотверженна, Теодота, ты не хочешь быть напитком в кубке одного человека, спокойно осушаемом в тени домашнего очага, ты предпочитаешь подниматься в воздух, как легкое облачко, и оттуда падать цветочным дождем веселья на головы всех. Ты отказываешься от семейного мира, от почестей супруги, от материнского счастья, от утешения в старости для того только, чтобы удовлетворять стремлению ко всему прекрасному в груди мужей Эллады. Ты презираешь не только цепи Гименея, ты также презираешь с безумным мужеством, если так можно выразиться, с Прометеевским величием, гордого Эрота, этого мстительного бога, а между тем, всем известно, как скоро проходят молодость и красота. Несмотря на это ты самоотверженна: как цветущее дерево в марте, ты говоришь: "Срывайте все цветы моей кратковременной жизни, составляйте из них венки, я не хочу приносить плодов - я только цветочное дерево!" Какое самоотвержение! Да благословят тебя за это боги и люди, Теодота! Да украсят хариты розами твое тело!
Так говорил Сократ, и Теодота поблагодарила его улыбкой. Она была достаточно знакома со странностями различных людей, чтобы речь философа могла ее удивить.
- Ты чересчур превозносишь мои заслуги, - сказала она.
- Я еще выразил далеко не все! - вскричал Сократ.
- В таком случае, это будет для тебя причиной придти ко мне снова, возразила Теодота.
Таким образом они разговаривали вдвоем, пока, наконец, и другие не приняли участия, и разговор сделался оживленнее, а Теодота нашла случай бросить Периклу много огненных взглядов и многозначительных слов. Перикл отвечал на то и на другое мягким тоном, свойственным ему с женщинами.
Аспазия наблюдала за обоими, но без страстного ослепления других женщин. Она сама была сторонницей свободной и ясной любви и открыто говорила против рабства не только в браке, но и в любви, кроме того, она знала, что женщина, выказывающая ревность, погибла. Она сознавала разницу между собой и Теодотой. Теодота беззаботно исполняла свое назначение нимфы, тогда как Аспазия никогда не способна была бы на подобную жизнь, она была бесконечно далека от того самопожертвования, о котором говорил Сократ: она не отдала бы своих цветов на радость толпе. Она искала и нашла более блестящую цель, она была любима и любила той ясной, свободной любовью, которую проповедовала. Что же касается средств очаровать и пленять, то Теодота беззаботно отдавала все, что имела, и ее средства скоро истощались, тогда как богатая, глубокая натура Аспазии была неистощима. Однако, ей было бы неприятно, даже на короткое время, уступить победу другой, и в ее душе быстро зародилось намерение, вследствие которого посещение коринфской красавицы осталось не без последствий.