— Жив… Жив! Как мне благодарить судьбу? Ведь все это из-за меня. Из-за меня! Дайте я хоть оботру вас, — девушка — виновница потасовки — торопливо достала из сумки платок и отерла у него с лица грязь. Руки ее дрожали. Тонкое пальто вымокло насквозь. Пальцы были холодны как лед.
Сколько же он пробыл без сознания, час, два? И все это время она провела тут, у дороги, под дождем. Недаром ее бьет как в лихорадке. Максим отстранил руку девушки:
— Да вы окоченели совсем. Что вы делали там, в лесу?
— Ничего… То есть, как же я могла иначе, ведь вас… ведь вы…
Он почувствовал прилив злости:
— Так хоть кричали бы, звали людей. Как так можно, сидеть и… хныкать себе в рукав.
Девушка снова всхлипнула:
— Я хотела… Но потом произошло такое, что я… Нет, вы не подумайте, что я так уж испугалась этих негодяев. Но потом, когда они разбежались… Это было так страшно!
Она говорила что-то абсолютно бессвязное, видимо, потеряла голову от страха. Максим не стал дальше слушать:
— Где вы живете?
— Пока в Отрадном, у тетки. Я недавно приехала сюда по распределению из медицинского училища, поступила работать в Вормалеевскую больницу. Каждый день приходится ходить по этой дороге, и вот…
— Далеко ваш дом? — прервал ее Максим.
— Нет, совсем близко, у околицы. Но… — девушка со страхом посмотрела в темноту.
Он поднял чемодан:
— Пойдемте.
Дом незадачливой незнакомки, действительно, оказался совсем рядом. В окнах еще горел свет.
— Может, зайдете, пообсохнете? Чайку попьем… — робко предложила девушка, трогая его за рукав.
Максим резко отдёрнул руку:
— У меня умирает отец. Прощайте.
— Ой, как же вы?.. Как я могла… Простите, если можете! — она в отчаянии заломила руки.
— Ничего… Спокойной ночи, — он снова подхватил чемодан и пустился вперед, — не обращая внимания на дождь, на грязь, на мокрые ветви, хлещущие по лицу.
Вот и кордон. Знакомое крыльцо, давно покосившаяся обитая клеенкой дверь, трясущиеся руки матери.
— Мама?!
Он судорожно глотнул ртом воздух, не в силах больше вымолвить ни слова. Но все было ясно и так. По тому, как бессильно упали руки матери ему на плечи, по тому, как склонилась она к нему на грудь и затряслась в беззвучных рыданиях, по тому, какой холодной пустотой дохнуло из раскрытой настежь двери дома.
Часть вторая
ВРАЖДЕБНЫЕ СИЛЫ.
1
— Достаточно! — председатель Государственной комиссии кивнул Максиму и обернулся к экзаменаторам. — Я полагаю, такая работа сделала бы честь и студенту дневного отделения?
— Безусловно! — ответил за всех профессор Стогов. — Поздравляю, Колесников. Ваша дипломная вполне может перерасти в диссертацию. Желаю успеха!
Максим вышел в коридор, отер пот с лица, в раздумье пересёк вестибюль. Вот и закончен институт. Не совсем так, как было задумано восемь лет назад. И всё же — гора с плеч.
К нему подошла секретарь факультета:
— Колесников, зайдите в деканат. Вас хочет видеть доцент Платов.
— Доцент Платов? Знакомая фамилия…
— Он из Восточно-сибирского филиала. Очень просил разыскать вас.
Максим заглянул в деканат. Навстречу ему поднялся высокий мужчина в светлом плаще. Максим в нерешительности остановился. Где он видел это лицо?.. И вдруг узнал:
— Антон!
— Максимка, чёрт! — Платов стиснул его в железных объятиях, — Поздравляю! Слышал о твоей работе. Молодец!
— Да вот, кончил-таки… А как ты?
— Ну, это длинная история. Да и не стоит мешать людям. Едем ко мне в гостиницу!
— Зачем в гостиницу? Пойдём ко мне. Или в ресторан. Сегодня такой день, что не грех и отметить…
— Не беспокойся, я все предусмотрел.
На столе в номере Антона, действительно, выстроилась целая батарея бутылок. Он сбросил плащ, толкнул Максима в бок:
— Садись, располагайся.
Максим сел на диван. Антон подошел к столу и, подбросив бутылку в воздух, ловко поймал на лету.
— Армянский коньячок! Такого днём с огнём не сыщешь.
Максим с удивлением смотрел на когда-то угрюмого, не в меру аскетичного друга. Тот привычным жестом раскупорил вино, открыл банку с икрой, нарезал лимон:
— Давай ближе. С защитой!
Друзья выпили. Антон закурил. Максим взял дольку лимона:
— Ну, рассказывай, где ты, что ты, как жизнь?
— Жизнь идет, Максим. В прошлом году получил кафедру! Оборудовал лабораторию. Подобрал людей. Начинаем выдавать идеи. Но все это, как говорится, для дела. А для души…
— Снова что-нибудь вроде астия?
— Почему вроде? Именно астий. Я, как видишь, однолюб. Но вот с астием плохо. По-прежнему нет фактов, нет людей, которые загорелись бы этим делом. Ты думаешь, зачем я сюда приехал? Я приехал за тобой. Дуй ко мне в аспирантуру! Вытащим на свет божий наши идейки, щёлкнем по носу Стогова.
— Но как ты узнал, что я кончил институт?
— Встретил в Новосибирске твоего руководителя. Он рассказал. Ну, как, идёшь ко мне?
— Подожди, Антон. Как же так, сразу? Надо подумать. Ты лучше расскажи, как живешь, что у тебя за семья?
— «Семья-то большая…» — начал Антон со смехом. — Две дочери, тёща, ну и жена, само собой. Да ты её знаешь. Помнишь Светку Снегирёву с агрономического? Она ещё в тот год с Ларой… Что с тобой?
Максим больно закусил губу.
— Н-да… — Антон нахмурился. — А в общем — дурачьё!
— Кто?
— И ты и она. Да вот, полюбуйся, специально для тебя таскаю, — он порылся в кармане пиджака и вынул небольшую любительскую фотографию.
Максим бережно положил её на ладонь. Лара… Такая же, как семь лет назад. Только очень худая. Да в глазах не то боль, не то испуг…
— Вот такой я и встретил ее нынешней весной.
— Где? — с трудом выдохнул Максим.
— В Ленинграде. Теперь она там живет, работает в каком-то НИИ.
— Замужем?
— Да. Только, кажется, не все у них ладно… Понимаешь?
Максим почувствовал, как в душе у него что-то повернулось — да так и не встало на место. Он налил коньяку и залпом выпил. Антон снова закурил:
— Теперь ты рассказывай.
— Да что рассказывать… Похоронил отца и мать. Женился на Марине. Работал, учился. Вот и всё..
— Работал, учился! Ты что, анкету заполняешь? Почему никому не писал? Почему спрятался от друзей?
— Так получилось… Отца я не застал в живых. А вскоре слегла и мать. Пришлось пойти работать. До писем ли было? К тому же тебя здесь уже не было. А Лара… Не мог я ей писать. Мать не вставала с постели. Марина ухаживала за ней, как могла. Ну и, сам понимаешь…
— Приходится понять.
— А когда мать умерла, мы перебрались сюда, в город. Я устроился на завод, поступил на вечернее отделение. И вот, видишь…
— Черт знает, что за фортели выкидывает иногда жизнь. И всегда все бывают по-своему правы.
— Нет, Антон! Не знаю, как другие, а для меня нет оправдания. Кроме разве одного. Но об этом после… — Он снова взял фотографию и долго всматривался в милые полузабытые черты. — Ты оставишь это мне?
— Для тебя и выпросил.
— Спасибо, Антон.
— Ну, а как с моим предложением?
Максим долго молчал:
— Я хотел бы работать с тобой…
— Так в чем дело?
— Боюсь, не стану твоим союзником.
— Почему?
— Видишь ли, за эти годы у меня было достаточно времени подумать, перечесть все, что написано на этот счет, поговорить с биологами, медиками, антропологами..
— Стоговым!
— Да, не раз мы обсуждали этот вопрос с Семёном Александровичем. А главное — я тщательно познакомился с материалами последних раскопок Ричарда Лики в Восточной Африке.
— Ты имеешь в виду «череп 1470»?[2]
— Да. Ведь возраст его по данным калий-аргонового анализа около трех миллионов лет, что много древнее предполагаемого тобой переселения рамапитеков в Африку.
— Так..
— К тому же объем мозга этого ископаемого человека не меньше восьмисот кубических сантиметров, а надглазничных валиков нет совсем!
— Допустим.
— Но это позволяет поставить его выше и питекантропов, и синатропов и неандертальцев — то есть практически всех ископаемых гоминидов, которых до сих пор рассматривали в качестве эволюционных предков человека!
— Ничего не имею против.
— Но при чем тогда Джамбудвипа и перволюди, пришедшие с севера во время астийского оледенения?
— А как же твои находки на Студеной? — ответил Антон вопросом на вопрос.
— Это другое дело. Другая загадка. И я буду её решать.
— Так, чудак-человек, я и предлагаю тебе решать эту загадку. Будем решать вместе. И посмотрим, кто прав. Не в моих правилах навязывать свое мнение коллегам.
— Что же, если так, я соглашусь, наверное. И вот мой первый вклад. — Максим вынул из кармана потертый пожелтевший конверт. — Сегодня я могу наконец прочесть это. И даже показать тебе.
Антон взглянул на конверт:
— «…не раньше, чем закончишь институт и лишь в том случае, если займешься этим делом…» Каким делом? Что это за письмо, откуда?
Максим ответил не сразу:
— Этот пакет оставил мне очень хороший человек, мой первый учитель геологии, на глазах которого сгорел известный тебе алмаз, оставил как свое завещание. А дело, о котором идет речь… То самое, каким ты предлагаешь заняться.
— Не может быть! Читай скорее!
Максим осторожно вскрыл конверт. На маленьком листке из пикетажной книжки было написано простым карандашом:
«Дорогой мальчик!
Я знаю, меня не будет в живых, когда ты прочтешь это письмо, поэтому могу сказать, что любил тебя, как сына. Это и не позволило мне взвалить на твои плечи загадку, которой я тяготился многие годы. Не решился бы я на это и сейчас, если бы не твои собственные находки на Студёной. А дело в том, что лет за пять до встречи с тобой при шурфовке астийских отложений в верховьях ручья Гремячий, что в десяти километрах к северо-западу от Вормалея, мне встретился зуб, мало чем отличающийся от зуба человека. Пораженный такой находкой, я перерыл весь ручей и нашел еще один зуб. Оба они лежали «ин ситу»[3]. Зубы были сейчас же отправлены специалистам.
2
Под таким регистрационным номером числится череп ископаемого человека, найденный Ричардом Лики в 1972 г. к востоку от озера Рудольф (Восточная Африка) в коллекционных описях национального музея Кении и Найроби.