кажется, вся сопка разлетелась на куски. Тугая волна горячего воздуха взметнулась от земли. Противно запахло жженой шерстью.
И все стихло.
Марина вихрем скатилась к нему, задышала в самое лицо:
— Что это, молния?
— Кто знает, — Максимка раздвинул ветви над головой, поднял глаза к небу. Там все так же, спокойно помаргивая, горела яркая голубая звезда. — Кто знает… — повторил он, спрыгивая на землю. — И не все ли равно. Давай скорее домой!
Утром вормалеевские охотники принесли на кордон две обгорелые волчьи туши. О необычном происшествии много говорили и в Вормалее и в Отрадном. Судили и так и эдак Но в большинстве сходились на том, что волков спалило молнией. Так полагал и отец Максимки. И уж кто, как не он, старый лесной объездчик, бывший командир разведчиков, мог объяснить такой случай. Однако сам Максимка не очень верил в это. Откуда взяться молнии осенью, да еще при ясном небе? А голубая звезда? Нет, тут было что-то иное. Совсем иное. Но больше его занимал другой вопрос.
На следующий день он записал в дневнике: «Трудно понять, что сразило волков. Это так же необъяснимо, как прошлогоднее происшествие на озере. Но для меня важно другое — если бы всего этого не произошло, прыгнул бы я на них с ножом или нет? Я думал сегодня об этом весь день и, кажется, могу написать твердо: да, прыгнул бы, хотя и струсил перед этим, даже именно потому, что струсил. Только так и должен поступить в таком случае настоящий человек. А я давно решил для себя — раз ты родился человеком, то должен стать настоящим человеком».
2
Этот день запомнился Максимке надолго. Просто потому, что никогда прежде он не замечал такого яркого неистового солнца, не ощущал столь острого дурманящего запаха оттаявшей хвои, не слышал сразу столько звуков — и от несущихся повсюду ручьев, и от гулко обрушивающегося в логах снега, и от беспрестанно гомонящих в небе птиц. А ещё потому, наверное, что никогда Маринка не казалась ему такой красивой и никогда так не хотелось догнать её, быстро петлявшую меж деревьев от проталины к проталине, ловко перескакивающую через груды нестаявшего снега.
Но она убегала всё дальше и дальше. И следом за ней бежало по лужам солнце И в лицо бил тугой пахучий ветер. И все Максимкино существо распирало от буйной, хлещущей через край радости.
А всё началось так скверно!
На последнем уроке Нина Петровна, учительница биологии, объявила, что расскажет о происхождении человека. Вот скучища! Будто кто не знает, что человек произошел от обезьяны. О чем тут говорить!
Но рассказ Нины Петровны неожиданно оказался интересным. Одного в нем не понял Максимка: почему обезьяны, столкнувшись с суровыми условиями существования, — а это, оказывается, больше всего и способствовало превращению их в человека, — ни с того ни с сего потеряли волосяной покров.
Выждав, когда учительница закончит рассказ, он поднял руку и выпалил:
— Нина Петровна, вот вы говорили, климат похолодал и с едой у обезьян стало плохо… Это понятно. Недаром говорят: с холоду да с голоду и дурак умнеет. Только почему же, научившись говорить и работать, обезьяны в этом самом холодном климате стали голыми?
Все засмеялись. Нина Петровна покраснела от негодования:
— Ну, знаешь, Колесников, если тебе не ясно, почему у человека, который стал пользоваться одеждой, отпала необходимость в собственном волосяном покрове, то мне уж нечего больше сказать, — Нина Петровна развела руками и отвернулась, всем своим видом показывая, насколько вздорным был вопрос Максимки.
Но тот уже не мог остановиться:
— Так что же, по-вашему, обезьяна сначала надела шубу, а потом начала терять волосяной покров?
Нина Петровна нервно сцепила пальцы:
— Да пойми, Колесников, весь этот процесс происходил медленно. Очень медленно. Человек не сразу научился изготовлять даже простейшую одежду. Вначале это были, видимо, лишь фрагменты ее, скажем, повязки вокруг бедёр..
Максимка невольно улыбнулся:
— Так тут у человека до сих пор…
Последние слова его потонули в общем хохоте. А Нина Петровна подскочила к парте и схватила дневник.
— Ну вот что, Колесников, мало того, что ты отнял у нас пол-урока, ты еще всякие глупости говоришь. Ставлю тебе двойку за поведение!
Домой Максимка шел в самом дурном расположении духа. Ну, за что, в самом деле, влепили ему двойку? Разве он виноват, что какая-то чепуха получается. Что из того, что процесс развития шел медленно? Все равно обезьяна должна была сначала потерять шерсть, а потом уж думать об одежде.
— Максимка, стой, Максимка-а! — сзади него бежала Марина. — Ты чего это никого не подождал? Там ребята целый митинг устроили. Зря, говорят, Колесникову в дневник записали. А ты вроде обиделся на всех.
— Я не обиделся, а… как бы это тебе сказать? Непонятно все получается А она, вместо того, чтобы объяснить… — Максимка махнул рукой — Да и вы тоже — нашли когда хаханьки устраивать! Я хотел сказать…
— Ерунда! Правильно ты все сказал. И биологичку высмеял правильно.
— Никого я не думал высмеивать, с чего вы взяли? Просто разобраться во всем хотелось.
— Была нужда, разбираться! А биологичке так и надо! Подумаешь, глупостей ей наговорили. Приехала из своего города… Не люблю городских!
Несколько минут они шли молча.
— Слушай, Маринка, а как ты ко мне относишься? — вопрос вырвался сам собой. Просто потому, что давно вертелся у Максимки на языке. И он тут же пожалел, что спросил об этом, был уверен — Маринка ответит какой-нибудь резкостью. Но ее вдруг словно подменили:
— Как я к тебе отношусь? — она подпрыгнула на одной ножке и, склонив голову набок, как синичка, прищурила глаза. — Ну, этого я тебе не скажу. Или нет, скажу, только на ушко. Хочешь?
Максимка кивнул. А она обхватила его за плечи и, приблизив вплотную пылающее лицо, чмокнула в щеку:
— Понял?
Он даже растерялся от неожиданности. Но Маринка уже сорвалась с места и пустилась по тропинке, ловко перепрыгивая через бесчисленные лужи…
А когда на другой день, опоздав на первый урок, Максимка сидел, стараясь остаться незамеченным, в полутемном тупичке коридора у кабинета биологии, к нему подошла Нина Петровна:
— Колесников?.. Что ты здесь делаешь?
— Ничего, просто сижу. — сказал Максимка, пряча глаза.
— Как — просто сидишь? Ты обиделся на меня?
— Нет, зачем же.
— А ну-ка зайдем ко мне.
Она придвинула ему стул, села за стол напротив. — Вот что, Максим. Извиняться перед тобой я, конечно, не стану. Но скажу прямо, была вчера не права. Хотя ты тоже хорош! Заставил меня вспылить перед всем классом. Я, ты знаешь, ценю и твой ум и твою любознательность. Но пойми, не на всякий вопрос можно сразу ответить. И не только потому, что сами вопросы бывают подчас слишком непростыми. Но потому еще, что и те, кто задают вопросы, могут быть неподготовленными, чтобы разобраться в сути дела. Мне невольно приходится многое упрощать. К тому же я всегда стеснена рамками урока. А теперь вот, если хочешь, поговорим.
Дело же обстояло не так просто, что, скажем, стало обезьяне жарко, она и потеряла волосяной покров. Это явилось следствием очень долгого и сложного эволюционного процесса, где принимала участие масса факторов, включая деятельность желез внутренней секреции. Знаешь ли ты, например, что и сейчас встречаются люди, полностью заросшие волосами только потому, что у них нарушена внутрисекреторная деятельность, а человеческий эмбрион на определенной стадии развития покрыт волосами, так же, как крохотная обезьянка? Что же касается волос, которые растут у нормального взрослого человека, то это совсем особый, вторичный волосяной покров, а не остаток шерстного покрова обезьян, как может показаться вначале.
Но всего не расскажешь. Вот тебе книга, почитай. Из нее ты узнаешь многое. А если не поймешь чего, сразу приходи ко мне.
— Спасибо, Нина Петровна. Я сам хотел почитать обо всем этом. И на вас я не сердился, честное слово. Пришлось помочь отцу крышу починить, вот и опоздал сегодня…
3
Зима в этом году выдалась снежная. Уже к середине декабря снегу навалило столько, что с иных крыш хоть скатывайся на салазках. В такое время самое раздолье— лыжи. На лыжах и на охоту, и в школу, и просто так, по оврагам, вокруг сопки.
А сегодня они решили побродить по Голому распадку, что за озером. Выбрались вдвоем, так уж получилось. И оттого и радостно Максимке и как-то по-новому неловко. И идут они, не говоря ни слова. Теперь почему-то часто бывает: как вдвоем, так — молчание. Хочется сказать что-нибудь такое особенное, необыкновенное, а ничего не приходит в голову
Сегодня же Маринка даже не оглядывается, идет и идет, будто узоры какие на снегу рассматривает. Эх, Маринка, знала бы ты, как часто думается о тебе!
Максимка пошёл ей в обгон, стараясь заглянуть в лицо. Но Маринка уже остановилась возле оврага и как-то исподлобья посмотрела в его сторону:
— Рванули?
Он глянул вниз:
— Постой, Маринка, вроде там пни, под снегом.
Она свистнула:
— Эх ты, трус несчастный! — И не успел он ответить, как сорвалась с места и исчезла в облаке снега.
Максимка с восхищением смотрел ей вслед. Огонь-девка!
Вдруг там внизу что-то треснуло. И голос Марины:
— Стой, не спускайся! О-ох!..
Он вихрем помчался вниз. На самом дне оврага, в глубоком снегу барахталась Марина. Одна ее нога с обломком лыжи как-то беспомощно болталась в воздухе, другая провалилась в снег.
Максимка подъехал ближе, стукнул палкой по обломку лыжи:
— Эх, мать честная! Как ножом срезало. Достанется теперь на одной лыже плюхать.
Маринка молчала, плотно сжав побелевшие губы. Он наклонился к ней:
— Давай руку.
Она покачала головой:
— Постой…
— Чего постой! — он подхватил ее за локоть и рванул из сугроба. Маринка вскрикнула.
— Ушиблась?
— Н-нога… — Процедила Маринка сквозь зубы.
— А ну, покажи.
— Чего смотреть-то. Зашибла очень.
Он снял с нее лыжи:
— Держись за шею.
Наверху Марина снова опустилась в снег. Он присел рядом:
— Очень больно?
Она лишь кивнула в ответ.
— Сможешь идти-то?
— Попробую…
Он помог ей подняться Однако она не сделала и шагу
— Давай ко мне на закорки К ночи доберемся.
— Еще чего придумал!
— Не тяни время, Маринка Метель вон надвигается. Да и вечер близко. — Он легко вскинул ее на спину и заскользил по лыжне.
Вначале все шло хорошо Но уже через полчаса снег усилился. Лыжню замело. У Максимки занемели плечи. Он прислонился к дереву:
— Посидим, Маринка.
Она соскользнула в снег, положила голову к нему на колени:
— Езжай один, Максим. Позовешь там кого. А я тут..
— Не говори глупостей, Маринка! Сейчас отдохнем и пойдем дальше.
Но метель усиливалась с каждой минутой. Снег лепил уже со всех сторон. Все потонуло в седом мареве. Все чаще и чаще останавливался Максимка, чтобы передохнуть и сориентироваться. И вдруг с ужасом понял, что заблудился окончательно.
Ночь опустилась как-то сразу. И сразу, точно обрадовавшись темноте, завыла, завизжала на все голоса метель. Он бережно опустил Марину в снег и присел рядом, стараясь закрыть ее от ветра своим телом. Она молча уткнулась лицом ему в плечо. Обоим было ясно, что двигаться дальше абсолютно бессмысленно, можно уйти в сторону от дома. Но и оставаться здесь на ночь означало верную гибель.
А ведь где-то поблизости — охотничья избушка. Максимка не раз бывал в ней с отцом. Там и печурка, и запас дров, и спички, и даже мешочек с сухарями, на всякий случай. Но разве найдешь ее теперь, в этом кипящем котле!
— Что нам теперь делать, Максим?.. — шепчет Марина в самое ухо. — Может, пойдешь один?..
Он крепче обхватил ее руками, прижал к себе вздрагивающие плечи:
— Не болтай, Маринка. Сейчас я соображу, как нам все-таки идти. Да, пожалуй, вот в эту сторону. Вставай!
— Что толку, Максим, все равно никуда не выйдем.
— Выйдем! Хотя бы укроемся в настоящем лесу. Должен быть конец этой проклятой болотине. — Он поднял ее на руки и понес, сгибаясь под ударами ветра. Шаг, еще шаг… Но тут лыжа ударилась обо что-то твердое, и оба повалились в сугроб.
Так продолжалось долго. Они поднимались, делали несколько шагов и снова падали, утопая в глубоком снегу.
Наконец Максим окончательно выбился из сил Метель не утихала. Кругом по-прежнему тянулось болотистое мелколесье.
Неужели конец? Он упал лицом в снег и закрыл глаза И вдруг отчетливо, словно в мгновенной вспышке магния, увидел девчонку с зелеными глазами. Она будто ворвалась в его мутящееся сознание. И сейчас же воздух заполнился знакомым ароматом цветов От него закружилась голова, стало тесно в груди.
Что это, старый, давно забытый сон? Нет-нет! Только не это, только не спать! Он заставил себя вскочить на ноги и. невольно протер глаза — в небе, у него над головой, словно прорываясь сквозь бешено крутящиеся космы снега, ярко и спокойно сияла знакомая голубая звезда, а совсем неподалеку, за седой воющей пеленой и черным частоколом деревьев ясно виднелось светящееся окно. Одинокое светящееся оконце!
— Маринка, смотри! Да ты что, спишь? Нельзя. Нельзя! Ни в коем случае! — Он снова поднял ее на руки — откуда только взялись силы.
Но что это за свет? Не кордон же! А не все ли равно. Только бы дойти. Только бы добраться до этого жилья!
И он шел и шел, стиснув зубы от немыслимого напряжения, продирался сквозь колючие заросли, скатывался в ямы, поднимался и снова падал, не выпуская из рук заснувшую Маринку и не спуская глаз со спасительного огонька. Надежды сменялись сомнениями, сомнения — отчаянием
Но вот огонь мигнул в последний раз и исчез…
Максимка привалился к стволу лиственницы, опустил Марину в снег. Больше не сделать ни шагу! Звенящая тишина надвинулась на сознание, неодолимая тяжесть потянула к земле. Спать, спать… Лишь невероятным усилием воли он заставил себя открыть глаза.
Но что это? Из тьмы и клубящегося снега показалось низкое приземистое строение. Охотничья избушка! И сразу — сон долой. Так вот откуда лился этот свет. Какое счастье, что здесь уже укрылись люди и успели развести огонь.
— Живем, Маринка! — Он нашел еще в себе силы поднять ее на руки. Вот и знакомая дверь. Только когда же метель успела чуть не доверху замести ее снегом?
— Подожди, Мариночка, еще минутку, — и, сбросив лыжи, он принялся руками и ногами разгребать высокий сугроб. Потом стукнул в дверь. Никто не отозвался. Он забарабанил обоими кулаками. Но и теперь никто не торопился им открывать.
Тогда Максимка нащупал скобу и изо всех сил потянул на себя. Дверь подалась. Но вместо ожидаемого тепла и света на него дохнуло промозглой тьмой. Он даже отступил на шаг. Затем просунул голову в дверь:
— Э-ге-гей! Есть здесь кто-нибудь?
В ответ ни звука.
Что за наваждение! Он не без опаски переступил порог. Все тихо. И ни малейшего признака, что здесь уже кто-то был.
Ощупью, вдоль стен, добрался Максимка до печурки. От нее несло холодом А вот и спички Чирк! Слабый огонек осветил грубые бревенчатые стены, белые от инея углы, низкие нары у стола. И ни души!
На миг Максимке стало страшно. Но только на миг В следующее мгновенье он выскочил из избы, перенес туда Марину и плотно прикрыл дверь.
Теперь к печке. Дров в избе оказалось больше чем достаточно. И вот уже первые золотистые змейки побежали по сухой хвое, по сучьям валежника. Веселый торопливый треск заполнил избушку. Волны живительного тепла всколыхнули застывший воздух.
Он затормошил Марину:
— Маринка! Да проснись ты, проснись! Вот соня!
Она с трудом раскрыла глаза:
— А-а… Где я?
— В избушке. В охотничьей избушке! Вот и огонь, видишь? Скоро чай пить будем. А сейчас давай, поближе к печке.
Она подсела к огню, погладила ушибленную ногу:
— Да как же все это? Как ты нашел ее, избушку?
— Как нашел? Не знаю, даже, что сказать… — он покосился на заиндевевшее окно. — Чудо какое-то.
Чудо какое-то! — повторяли в один голос и все другие, кто узнал об этой истории. И тут же добавляли, что бывало так и прежде: блуждал охотник по тайге или крутила его метель, и когда уже терял он последние силы, выводило его к дверям какого-нибудь жилья особое охотничье чутьё.
Что это было за чутьё и почему оно возникало лишь в самый критический момент — этого не мог сказать ни один человек. Но никого такое «чудо» не удивляло. А вот в рассказ Максимки о светящемся окне не верил никто. В лучшем случае приписывали это галлюцинации. Мать же Маринки так прямо и сказала:
— Шуточное ли дело, с такой ношей через весь лес! Тут и не такое пригрезится!
Пригрезиться, пожалуй, и могло. И свет, и голубая звезда. Но при чем здесь опять она, зеленоглазая русалка? Он увидел ее точно наяву, она будто склонилась к нему в тот момент, когда он, окончательно выбившись из сил, упал головою в снег.
Однако тогда до сознания Максимки не дошло одно очень важное обстоятельство: таинственная незнакомка была совсем не такой, как в первый раз. Она словно выросла, похорошела, волосы ее красиво струились по плечам, а вместо голубого купальника, какой запомнился ему с того памятного утра, на ней был белый жакет и короткая белая юбочка со странно светящейся отделкой. Только глаза незнакомки — огромные, странно удлинённые — казались прежними. Но и в них было что-то новое, такое, что Максимка видел лишь у матери, когда его, совсем еще маленького, терзала приступами удушья дифтерия. Словом, русалку будто подменили.
И все-таки он узнал ее. Сразу, в одно мгновенье. Только подумал, что это сон. А вот сегодня, просматривая журнальную статью, он нашел такую фразу: «Следует отметить, однако, что комплекс сновидений никогда не включает в себя ощущений запаха…»