– Бедная твоя мать, – сказал мне дядя. – Какая была красивая и как ужасно всегда выходила на фотографиях.
Я кивнула, посмотрев на гримасу матери, а потом перевела взгляд на часы, которые меня особо не впечатлили. Будто ставя точку в беседе, мой отец захлопнул альбом и отодвинул его, отодвинул меня, мою мать и свои потрясающие часы, – и раздраженно напомнил моей сестре: никакого телефона за столом и пускай она, пожалуйста, снимет наконец эти чертовы наушники. Затем он вернулся к истории, которую я уже слышала, когда пришла к дяде с тетей, еще до того, как он ушел за желтковым турроном, который забыл купить.
– А сколько я эти анчоусы искал… Вначале пришлось идти к El Corte Inglés, потом в Carrefour… Но с третьего раза наконец повезло: я решил заглянуть в тот магазинчик деликатесов на улице Айяла. Ух и дорогущие они были! Но в честь Рождества… и потом, я же знаю, что мои девочки, – тут он посмотрел на нас с Инес, – обожают анчоусы…
Дядя открыл белое вино, разлил по бокалам тончайшего стекла с затейливым рисунком, и мы выпили за Рождество и за тех, кто не с нами, и пожелали, чтобы следующий год оказался лучше этого. Мы принялись за еду, отец пододвинул ко мне анчоусы, я взяла один.
– Да ладно, всего один?
Я подцепила вилкой еще один, и отец остался доволен. Я посмотрела на них: соленые, все в масле, крошечные косточки, которые, несмотря на свой размер, вполне могут застрять в горле. Я взяла кусок хлеба, утопила анчоусы в его мякоти и без долгих размышлений съела. Мне стало любопытно, но я понимала, что сейчас неподходящий момент, чтобы выяснять, откуда мой отец взял, что я люблю анчоусы.
Есть в рождественских обедах что-то траурное, какая-то грусть, рождающаяся оттого, что всем непременно должно быть радостно и весело. Изящные бокалы, креветки и фуагра, специальные кольца душат тканевые салфетки с вышивкой, раскрытые рты, воспоминания об ушедших, застревающие поперек горла, как кости анчоусов. Да, есть в рождественских обедах что-то траурное, когда все принимаются возносить хвалу умершим и тем, кого не хватает за столом. Моей бабушке, моей кузине Ирене – но Ирене не умерла, а поехала в Пунта-Кану с сыновьями, семилетними близнецами; они выиграли эту поездку в лотерею в турагентстве, где работала Ирене. Моя единственная кузина – дочь Чарли, моего дяди и крестного, и Луисы, его жены и моей любимой тети. В моем детстве они втроем были для меня образцом семьи, родителей и их роли в жизни детей. Думаю, Ирене считала это само собой разумеющимся и без всяких сомнений и метаний наслаждалась этим словосочетанием, которое я только что открыла, довольно-таки простеньким с точки зрения синтаксиса – притяжательное местоимение да существительное. Моя семья. Существительные освещают путь, а притяжательные местоимения связывают нас с разными реальностями и дают нам место в мире.
Инес, дочери Клары и моего отца, уже двадцать шесть лет, а я все еще удивляюсь, что она умеет говорить. Что может сказать одну фразу вслед за другой и правильно подобрать к существительным прилагательные. Что в детстве она была моделью, а теперь стала стоматологом. Что недавно бросила парня, с которым познакомилась в аэропорту, улетая в Бристоль, где сейчас живет. В моей голове Инес по-прежнему три-четыре года, она не говорит, живет в постоянной немоте, наказывая ею доставшихся ей родителей, одним из которых был мой отец и которые все таскали и таскали ее по съемочным площадкам и агентствам, потеряв голову от ее редкостной, причудливой, ослепительной красоты. Как странно, думала я: моя сестра существует без слов, а мне они жизненно необходимы. Мне нужно, чтоб они клубились внутри меня, прилагательные, наречия, незнакомые выражения, латинские, с причудливым ударением, связывая дни и продлевая мое существование.
Инес с моим отцом – сообщники, их объединяет общее молчание; это гораздо больше всего, что объединяет меня с каждым из них. Они похожи: оба молчаливы и часто сидят с отсутствующим видом, но я ощущаю между ними связь, которая, думаю, произрастает из совместной жизни: они делили друг с другом эти периоды погружения в себя, они знают, какой сыр нравится другому, они оба определенным образом складывают футболки, перед тем как убрать в шкаф, и по утрам слушают одну и ту же радиопрограмму. В этих мелочах и заключается жизнь. И Бог; по крайней мере, так говорят. А я думаю, что из таких мелочей складываются семьи.
Трудно сказать, сколько нужно таких мелочей, чтобы составить чей-то образ. А может, вся жизнь в итоге сводится к череде незначительных и не связанных между собой мелочей, которые только посредством письма соединяются и превращаются в цельную картину.