Я прождал целый день, размышляя над тем, как же сказать об этом пилотам. Уже после обеда, убедившись, что все поели, я собрал летчиков. Им следовало рассказать все, хотя мне этого совершенно не хотелось. Мне еще нужно было закончить письма семьям погибших пилотов, но я не мог сосредоточиться на этом. В результате я прямо сказал летчикам, чего Геринг потребовал от Галланда. Я услышал глухое ворчание. Это был Фрайбург, который заявил: «Какого черта, я пойду добровольно. Мне все равно положен отпуск». Тут заворчали остальные. Я слышал приглушенные голоса, висельные шуточки. Внезапно вырубился свет, но меня осенило.
Я сказал им то, что Галланд пообещал мне вмешаться. И это несколько снизило градус напряжения. Затем последовал новый воздушный налет, почти точная копия предыдущего. Нас снова бомбили «веллингтоны», и мы снова разбежались по траншеям, едва задребезжали стекла. К счастью, никто не был ранен, и я начал осматриваться. Я едва удержался от нервного смеха, когда увидел Фрайбурга, вылезающего из траншеи с бутылкой вина в руке. Он вылетел из здания, сжимая ее, и пробежал к траншее мимо меня, сжимая бутылку.
Мы снова собрались в помещении для дежурных экипажей, которое чудом уцелело, и Фрайбург передал мне бутылку. Он сказал, что все командиры добровольно готовы идти под трибунал. Они решили, что лучше попытать счастья в суде, где они могут все изложить людям, ничего не знающим о действиях истребительной авиации. В результате в список были внесены имена всех командиров эскадрилий и групп, включая мое. Нас либо всех расстреляют, либо всех оправдают.
Пришедший из Берлина ответ был подобен землетрясению. Геринг никак не смог бы объяснить германскому народу, почему более 20 старших офицеров, многие из которых были награждены Рыцарским крестом и одержали множество побед за несколько лет боев, вдруг разом превратились в трусов, бегущих от врага. Это была еще одна причина, по которой я возненавидел этого ублюдка. От Галланда я услышал, что вмешался лично Гитлер. Затем к нам прибыли гестаповцы, чтобы переговорить с летчиками обо всем этом. Они пытались собрать хоть какие-то доказательства, чтобы найти козла отпущения.
Я всегда ненавидел их. Они вызывали по несколько пилотов из каждой эскадрильи. Когда дошел черед до нашей, я потребовал, чтобы меня допустили на допросы. Гестаповцам эта идея совершенно не понравилась. Видимо, они полагали, что их уговоры и угрозы будут лучше действовать, если меня не будет. Но я поддерживал своих пилотов. Это продолжалось два дня. Но до завершения было еще далеко.
Однажды мне позвонил лейтенант Вилли Кинч, который также вызвал Вернера Шроера из JG-27. Шроер посоветовал ему вызвать меня. Там было гестапо, и он хотел предупредить меня, так как я полагал, что они убрались из Сицилии. Я помчался туда на машине, так как знал, что Эду Нойман убыл в Рим для встречи с Галландом, забрав с собой Рёделя. В результате я остался старшим командиром, а потому хотел видеть, что затеяли эти типы.
Гестапо уже допросило нескольких пилотов, задавая все те же надоевшие вопросы о неудачном перехвате бомбардировщиков. Почему мы не сбили бомбардировщики? Каковы были приказы? И все остальное в таком роде. Затем они укатили. Однако эти два гестаповца были не теми, кто посетил наш аэродром пару дней назад. У них было совсем другое задание. Мне стало очень интересно.
Затем мне сообщили, что они вызвали Франца Штиглера, которого я знал не слишком хорошо. Однако мы несколько раз общались с ним несколько лет назад, когда он был летчиком-инструктором, и он мне нравился. Он был с нами, когда Галланд прибыл со своим штабом в Трапани. Он был славным парнем, несколько старше, чем средний летчик-истребитель, вроде меня, бывшим инструктором, и я не хотел, чтобы гестапо цеплялось к нему. Поэтому я поехал туда, хотя совершенно не представлял, что происходит.
Когда я вошел в комнату, два гестаповских клоуна спросили, кто я такой и почему я здесь. Я сказал им то же самое, что и предыдущим визитерам. Я нахожусь здесь как старший офицер, хотя имею звание всего лишь майора. Они напомнили мне, что это JG-27, а не JG-77, поэтому мне не следует соваться. Я ответил им, что не уйду, так как здесь не Королевские ВВС. Они допрашивают офицера люфтваффе, а его командир временно отсутствует, поэтому я должен защищать его интересы.
Один из гестаповцев вытащил свои документы. Они были в штатском, и он представился гауптштурфюрером, другой был просто обычным агентом гестапо. Однако они поняли, что на меня это не произвело впечатления. Старший гестаповец сказал, что это неофициальная беседа, и я должен уйти. Я напомнил ему, что в конце концов я майор, а он всего лишь капитан, неважно, СС или гестапо. Я также добавил, что человек двести военнослужащих люфтваффе слушают все это, и намекнул, что их всего лишь двое. Он злобно уставился на меня. Он был явно зол, но меня это не волновало. Я скрестил руки на груди и оперся на стену позади Штиглера, после чего заявил: «Убирайтесь отсюда. У меня без вас много дел».