Мне рассказали о беседе с гестаповцами час спустя. В действительности меня допрашивали, как и всех остальных, в том числе Илефельда и Храбака. Я сказал им, что все происходящее – настоящий позор, и добавил, что они наверняка найдут негодяев, так жестоко оскорбивших наших друзей из гестапо. Прозвучало резко. Храбак усмехнулся и сказал: «Не валяй дурака. Меня совершенно не волнует кучка сопляков, нассавших им в машину. Но мне интересно, кто же там насрал и подложил дохлую собаку?» Вот тут я остолбенел. Я даже не подозревал, что произошло еще что-то, кроме коллективного мочеиспускания. У нас в лагере жил песик, который сдох несколько дней назад, и никто его пока не закопал. Судя по всему, речь шла именно о нем.
Он увидел изумление на моем лице и понял, что я ничего об этом не знаю. Тогда Илефельд сказал: «Макки, честно говоря, меня все это не волнует. Я рад, что они убрались». Мы громко рассмеялись, и он предложил мне коньяка. Вот такой была наша эскадра, настоящее боевое братство, такими мы и остались на всю жизнь. Я даже не знаю, каковы были результаты визита гестапо, так как вскоре Шмидт пропал без вести, не вернулся из боевого вылета. Я не знаю, что случилось с его семьей, хотя мне хотелось бы знать больше.
Я знаю, что они также говорили с Раллем, но не о Шмидте, а о его жене Герте. Она была врачом и ухаживала за ним, когда год назад он сломал себе позвоночник на Кавказе. После войны он рассказал мне все, и я был потрясен, узнав, что Герта помогала евреям бежать из Германии. Она находилась под подозрением, а заодно с ней и сам Ралль. Однако у гестапо никогда не было достаточно доказательств, чтобы предпринять хоть что-то.
Геринг и Гиммлер подозревали этих пилотов потому, что думали, будто те евреи в какой-то степени. Однако я сказал одному из гестаповцев, что им с напарником лучше подумать, как убраться из России живыми. Он страшно занервничал и спросил, действительно ли положение настолько опасно. Я намекнул, что они только что сделали личными врагами примерно 40 летчиков, каждый из которых с удовольствием добавит к личному счету Ju-52, который стоял на летной полосе. Позднее, когда я был в Берлине, мы с Галландом обсудили это с Мильхом. Это был первый случай, когда я понял, что ненавижу Толстяка, но это уже другая история.
Мы несколько раз сопровождали бомбардировщики и даже вылетали на штурмовку. У нас были хорошие отношения с армейцами и даже с ваффен СС, расквартированными рядом с нашим аэродромом. Однако именно в это время к нам заявились гестаповцы, допрашивавшие двух наших парней. Я их ненавидел, как и все остальные пилоты. Фон Бонин посоветовал нам быть повежливее с ними, но потом он разрешил пристрелить их, если захочется. Я знал, что он шутит. Однако это была не последняя моя встреча с гестапо.
Гитлер совершал поездку по Восточному фронту, в ходе которой он посетил все эскадры люфтваффе. Мы находились на аэродроме, утро выдалось чертовски холодным, хотя позднее должно было потеплеть. Мы ожидали прибытия его Ju-52. Мы услышали, как приближается самолет в сопровождении FW-190, которые улетели после того, как транспортник приземлился. Мы также подняли два истребителя, чтобы прикрыть визитеров. Нам не требовались никакие неприятные сюрпризы во время посещения Гитлера.
Самолет после пробежки остановился, наша аэродромная команда открыла двери. Сначала вышли два человека, которых я не знал, потом Гитлер, за ним Гиммлер, генерал-лейтенант Ганс Баур и обер-группенфюрер Карл Вольф. Я никого из них не встречал раньше, но знал, кто такой Гиммлер. Позднее я встречался с Гиммлером и Вольфом, причем с Гиммлером несколько раз. С Бауром я встретился уже спустя много лет после окончания войны.
Баур был приятным человеком, который летал в годы Первой мировой войны. Он отправился осматривать наши истребители, потом к нему присоединился Гитлер. Затем фюрер подошел к нам, задал несколько дежурных вопросов и произнес небольшую речь. Я разговаривал с ним, и он заявил: «Теперь у меня есть Россия, есть Кавказ. Я намерен дойти до Волги, а потом вся Россия будет моей». Я посмотрел на стоящих рядом и решил, что этот мужик не в себе! Его великий план был новостью для нас, пилоты потом долго обсуждали его после того, как Гитлер улетел.
В следующий раз я встретился с Гитлером 28 июля 1944 года, когда получал Мечи. Это произошло через неделю после покушения на него, и он был уже другим человеком. Теперь он больше жил в мире фантазий в том, что касалось войны. После покушения 20 июля нам больше не позволяли приходить к фюреру с личным оружием, которое было частью формы. Он не верил никому. Когда мне сказали об этом, я просто повернулся, чтобы уходить, фон Белов подошел ко мне и спросил: «Штайнхоф, куда вы направились?» Я сказал, что мне не разрешили оставить свой пистолет. «Ладно, оставьте его», – сказал адъютант. Я так и сделал. Я никому никогда не кланялся.