Хартман имел множество учителей. Пауль Россман, Эрнст Зюсс, Альфред Гриславски и, разумеется, Крупински – все они работали с ним. Он действовал все лучше, и вскоре начал сбивать русских. Во время моего первого вылета с ним он уже возвращался, а я во главе звена летел на смену. Он передал мне по радио координаты и высоту восьми Р-39, я сбил их лидера, атаковав с высоты со стороны солнца. Те из наших радистов, кто знал русский, слушали русские радиоканалы, и мы получали ценную информацию. Русские говорили открытым текстом, не используя коды. Часто мы узнавали, кого именно сбили, так как вражеские пилоты в воздухе звали друг друга по именам.
Хартман услышал мое «Хорридо!» и поздравил после возвращения. Он привык взлетать рано утром, иногда с ведомым, иногда без. Когда ведомый летел вместе с ним, то подтверждал победу или две. У меня родились подозрения, как и у остальных. Однажды я спросил Хартмана, не могу ли я полететь вместе с ним на охоту. Не знаю, что он об этом подумал, но согласился, если я сохраню его секрет. Хартман летал в качестве ведомого с Гриславски, но тот наступил на мину и получил тяжелое ранение. Он должен был некоторое время отсутствовать, и Эриху пришлось согласиться.
Мы взлетели и направились к советскому аэродрому, о существовании которого я не подозревал. Это было нечто вроде ущелья, укрытого лесом. Увидеть его с воздуха было почти невозможно. Эрих сказал мне, что обнаружил аэродром совершенно случайно пару недель назад, когда преследовал поврежденный истребитель. Самолет приземлился, и Хартман увидел остальные. Он решил сохранить этот полигон для себя лично. Я назвал его жадным ублюдком, однако он в ответ рассмеялся. Мы нашли аэродром, и противник готовился к утреннему вылету. Вот почему Эрих предпочитал вылетать до рассвета.
Мы кружили в высоте, пока солнце поднималось, и атаковали четыре взлетающих самолета. Мы сбили всех. Это место я назвал рыбацкой лункой. Мы сделали еще несколько визитов туда. Я сдержал слово и никому ничего не сказал, однако каким-то образом правда выплыла наружу. Одной из проблем подсчета побед было то, что вы должны были указать координаты и высоту боя. Эрих не говорил об этих истребителях вообще, чтобы сохранить информацию в секрете.
Бои над Сталинградом были форменным безумием. Именно там в лидеры по победам вырвался Герман Граф. О Графе можно сказать следующее: он заслужил свои Бриллианты за победы над Сталинградом. Он был первым, кто одержал 200 побед до конца 1942 года. В сентябре он сбил 62 самолета, прежде чем я вернулся в эскадру. Все победы были подтверждены множеством пилотов, которые также имели победы. В воздухе было так много русских, что можно было кинуть камень вслепую, и наверняка в кого-нибудь попасть. К концу ноября я одержал сотую победу – вот как обстояли дела. Нужно было лично побывать там и все это видеть. Там я заслужил свои Дубовые Листья.
Самой большой проблемой было избежать столкновения с вражеским или своим истребителем. Именно тогда мы узнали, что русские используют женщин-летчиц. Мы считали это невозможным, пока одна из них не была захвачена JG-51. Нам передали информацию, и мы были потрясены. Мы никогда не позволили бы женщинам участвовать в воздушном бою.
Впервые я увидел Гитлера в ноябре 1942 года, когда получал Дубовые Листья. Тех, кто получал эту награду, лично представляли Гитлеру. Я был там вместе с капитаном Штайнхофом и другими летчиками, вроде Новотны, всего пять человек. На нас произвела впечатление Ставка фюрера в Восточной Пруссии – Вольфшанце. Когда мы вошли, но уже стоял там, после чего он вручил нам награды. Мы расселись вокруг камина, и Гитлер начал расспрашивать нас, кто из какой части, о наших боях и всем прочем. Все вопросы были совершенно нормальными.
Вскоре он начал свой собственный монолог, зная, что мы должны возвращаться в свои части, где перескажем все услышанное, добавив, какой он замечательный человек. Он начал рассказывать о создании системы ПВО и коммуникациях в России, железнодорожной системе и многом другом. Он говорил о ширине железнодорожной колеи, как ее нужно сделать соответствующей немецкому стандарту и распространить на всю территорию.
Он также рассказывал о расширении Третьего Рейха на Средний Восток, о строительстве городов и деревень. Все это были важные пункты программы, которую он задумал. Может, я был слишком смелым, но я осмелился прервать его и спросить: «Несмотря на все это, по-вашему, как долго будет продолжаться война? Потому что, когда мы попали в Россию, газеты обещали нам, что мы вернемся назад к первому снегу и с войной на востоке будет покончено. Вместо этого нам пришлось там хорошо померзнуть». На это Гитлер мне ответил: «Нет, я не могу этого сказать. Это может быть совершенно пустынная зона. Мы должны основать там свои поселения, и когда противник придет из глубины азиатских степей, мы защитим их. Как во времена Чингисхана». Я подумал, что он спятил, другие тоже.