В Штатном переулке, в «хоромах», окруженных садиком, оказалось полным-полно народу. Работники внешкольного образования, или, как их вскоре стали называть, «политпросветчики», в большинстве женщины — мужчин взяла армия — заполнили комнаты и коридоры, заняли все скамьи и подоконники.
Все явившиеся сюда требовали к себе внимания: День пропаганды нельзя было встретить с пустыми руками. Кто добивался брошюр, кто плакатов, кто лектора, кто выпрашивал целую концертную бригаду. У одного из столиков шла шумная регистрация приезжих, собравшихся на какое-то совещание.
Гомон ошеломил ребят. Возбуждение Аси, вызванное примирением с Ксенией, успело улечься, страх начал брать свое. Федя то и дело слышал у себя под ухом:
— Говорила я тебе, говорила…
Асе всеми силами хотелось доказать, что день похода в Наркомпрос выбран Федей неудачно, что разумней всего повернуть обратно.
— Коли устала, ступай в сад и сиди, — наконец шикнул на нее Федя. — Не дает ничего узнать.
Надувшись, Ася выскользнула в палисадник, с каждой секундой теряя свои нежные чувства к Феде. Мальчик же вскоре выскочил на крыльцо, вовсе не помня о ссоре. Заговорил шепотом:
— Дома она. Обедает.
— Вот видишь… Ее и нет! — обрадовалась Ася.
— Ничего ты не поняла.
Федя заговорщицки склонился к Асе и выложил план, согласно которому они вдвоем подстерегут — он выразился «перехватят» — жену Ленина. Так и сказал — жену Ленина. С солидным мужским одобрением Федя добавил:
— Ездит, чтобы одному ему не скучно было щи хлебать.
В Асином неуемном воображении возникли две тарелки «туманных щей», две простые глубокие тарелки; мелких не было, мелкие — роскошь по нынешним временам… О чем же за сегодняшним обедом Ленин беседует со своей женой? Разумеется, о Дне пропаганды.
Если бы Асе предложили присесть к их столу — необязательно пообедать, но поговорить, — она бы могла вставить словечко, рассказать о том, как в одном детском доме на самом видном месте, специально к этому дню, повесили очень удавшуюся художнику огненную колесницу Революции…
Но Федя никогда не дает помечтать. Ему лишь бы командовать:
— Значит, я в переулок, а ты дожидаешься знака. Ладно, сиди, коли такая квелая. Главное, после не сплошай, не упусти чего в разговоре.
Ничего не упустить в разговоре с Крупской (если и вправду такой разговор возможен) — значило, семеня рядом с ней от калитки до высокого важного крыльца, суметь выложить все, что сейчас держишь в памяти.
Прежде всего «комиссары», которых так ловко провела администрация здравницы. И Казаченковский буфет, дожидающийся возвращения белогвардейцев. Да! Не забыть еще попросить волшебный фонарь!
А уж насчет удачи для Варьки… Пусть Варя пошутила, но, если бы было возможно, Ася от всей души выпросила бы ей счастья…
Улыбка, тронувшая Асины губы, тут же угасла: приоткрыв калитку, Федя сделал страшное лицо и скрылся. Пришлось Асе вскочить со скамьи и, хочешь не хочешь, кинуться за ограду.
В переулке Ася увидела Надежду Константиновну, захлопывающую дверцу автомобиля. Машина мигом тронулась — возможно, в Кремле ее дожидался Ленин.
Федя тоже не медлил.
— Простите, товарищ Крупская. Извините за беспокойство. — Поглядели бы детдомовцы, до чего этот Федька умеет быть вежливым! — Вы, товарищ Крупская, просили ее заходить. Вот она… Пришла!
Зеленовато-серые внимательные глаза вопросительно остановились на Феде, скользнули по Асе и выразили недоумение. Каково было Асе!
— Вам что-нибудь нужно, дети? — спросила Крупская, сделав шаг к калитке.
Ничего Асе не было нужно. Она смотрела вниз, в землю, считая, что лучше всего ей немедленно туда провалиться… Кроме утоптанного грунта, ей был виден край длинной черной юбки и плохонькие взрослые ботинки, похожие на детские. Если бы Надежда Константиновна знала, как худо ей! Если бы она знала, как Ася дорожит уважением Феди, хотя и ссорится с ним двадцать раз на день…
Неужели не вспомнит? Но ведь тогда, на обратном пути из Наркомпроса, Татьяна Филипповна удивлялась памяти Крупской. Глотнув воздуха, Ася решается заговорить:
— Я тогда в капоре была, в коричневом… Я еще в форточку высунулась… И вы велели, если невмоготу…
Было неясно, узнала ли Крупская Асю после стольких примет, но, перестав поглядывать на калитку, она спросила:
— Что у вас там, ребятки? Вы откуда?
— Детдомовские мы, — неожиданным баском ответил Федя. — Мы насчет капитализма.
Обнаружив, каким несчастным и пискливым может быть Асин голос, Федя, что называется, дал ей отставку и стал все выкладывать сам. Асе выпала роль свидетеля. Федя иногда кивал на нее: