Сидеть без дела она не умела. Едва включили свет, вновь принялась за хлопоты. Стол был накрыт торжественно, в центре его на чистом полотенце с вышитыми краями красовалась тарелка с тремя разложенными веером воблинами. Да и сама хозяйка принарядилась, верная правилу: в минуты разлада особенный порядок во всем.
Чтобы и сын был на высоте, мать извлекла его из коридора в самый разгар игры в казаки-разбойники. Умыла, нарядила и усадила играть тремя оставшимися от давних времен оловянными солдатиками.
Однако Шурка-то и испортил все дело. Мало того, что не выдержал, потребовал свою рыбину, сам захотел ее очистить. А могла ли его мать позволить портить ценный продукт? В семье она одна артистически управлялась с воблой: трахнет по подоконнику — мигом отлетает голова, словно отпиленная.
В самый неудачный момент, когда Шурка концом вышитого, но уже измятого полотенца вытирал слезы, когда ничто на столе не напоминало о праздничном ужине, в номер вошел глава семьи.
На шинели таял снег. Новые, сегодня выданные, надетые впервые, неширокие ремни крест-накрест пересекали грудь свежеиспеченного краскома. Лицо с мороза было багровым. На концах коротко остриженных темных усов поблескивал мокрый ледок. Все вместе, весь вид вошедшего остро напомнил Татьяне о том, что впереди у него неведомая солдатская судьба, сибирская стужа, фронт. Сердце ее заныло, но язык сделал свое злое дело.
— Вспомнил, наконец, о своих?
В семье было известно, что матери свойственно порою действовать «наотмашь», не разобравшись. В таких случаях отец не тратил слов, молчал. Молчание было тем упорней, чем несправедливей вела себя другая сторона. Сейчас лицо его стало каменным. Разделся он рывком, шинель повесил, словно бросил. Притянул к себе сына.
Татьяна уже остывала, но не знала, как нарушить невеселую тишину. Однако Григорий вдруг сказал просто:
— Принес оправдательный документ. Получай! — Он нашарил в кармане гимнастерки сложенные вчетверо листки папиросной бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Однако не протянул жене, а, взглянув на сына, попридержал. — Уложи атамана, тогда и прочтешь.
— Не получится! — твердо сказал Шурик. — Не уложите.
— Получится. Уложим, — еще более твердо возразил отец.
Мать живо приготовила сыну постель. Расстелила на диване пышное пуховое одеяло, выстеганное завитушками на купеческий лад. Как мало гармонировало это атласное одеяло или постеленный на полу кокетливый коврик с ее собственным видом, хотя бы с изношенными, утратившими всякий фасон ботинками!
Надо бы дать команду ко сну, но Татьяна не торопится. Много ли в жизни отец и сын бывали вместе? Пусть наговорятся… Когда они рядом, сходство между ними особенно разительно. Оба тонколицы, кареглазы, темноволосы и, как убеждена Татьяна, красивы. Сама она — это тоже для нее несомненно — выглядит рядом с ними малоинтересной, неуклюжей. Она не понимала, что ее широковатое, открытое лицо имеет особую прелесть, а сильная, крепко сколоченная фигура радует глаз своей статью.
Отец прикладывает к мальчишеской куртке красную жестяную звезду — прощальный подарок.
— Ты теперь один останешься с мамой, — тихо произносит он. — Будь мужчиной!
Шурик поправляет на груди красную звезду. Жестяной острый луч должен глядеть строго вверх, никуда не уклоняясь. Мальчик понимает, что отец говорит не просто о мужчинах, а о таких, которые носят красную звезду. Он негромко отвечает:
— Буду!
Мать не шелохнется, опасаясь помешать разговору. Она могла бы пока проглядеть листки, которые муж назвал оправдательным документом, да боится зашелестеть бумагой. А впрочем, разве важно, что там написано? Важно то, что обида оказалась напрасной…
В этот вечер Шурика уложил отец, прилег с ним на диване.
— Спи… Мы с мамой тоже хотим наговориться.
Татьяна помахала мужу листками папиросной бумаги, погасила свет и вышла из комнаты, чтобы, пока сын будет засыпать, узнать, что же на них напечатано.
4. Нежданно-негаданно
В кубовую то и дело заходят жильцы, кто с чайником, кто с кувшином. Татьяна Дедусенко ничего не замечает. Пристроившись на высоком табурете, поближе к тусклой лампочке, она с трудом разбирает бледный, нечеткий шрифт, оттиснутый через изношенную копирку.