— Куда едешь? — сердито спросил казак с нашивками урядника.
— За сеном, — стараясь казаться спокойным, ответил Дима. — С зимы стожок остался за Тоболом.
— Стой! — крикнул урядник, видя, что мальчик берётся за повод.
— Снимай с коня хомут, зачем взял из нашего обоза? — урядник подмигнул казакам и потрогал шлею с медным набором. — Как, ребята, — повернулся он к своим приятелям, — добрая шлея?
— На маслянице кататься можно, — тряхнув чубом, отозвался один из них.
— Давай распрягай! — распорядился урядник. — И езжай за новым хомутом.
Дима соскочил с Кара-Торгоя и, развязав супонь, сбросил дугу и снял хомут. Взяв всё это, казаки уехали.
Осмотрев местность, мальчик вскочил на коня и понёсся в степь. Недалеко от города, на дороге, осталась стоять одинокая, никому не нужная арба.
Опасаясь встречи с казаками и аллаш-ордынцами[10], подросток далеко объезжал селения и аулы. Первую ночь он провёл возле заросшего осокой болота. Следующие дни прошли без приключений. На пятые сутки рассвет застал его далеко в степи. Поторапливая Кара-Торгоя, Дима зорко оглядывал равнину. В голубом небе тихо плыла гряда причудливых облаков. Порой её края окрашивались в розовые тона, и тогда на степь ложились мягкие тени. Из густой травы с песней вылетали жаворонки, и омытая росой равнина, казалось, нежилась, отдыхая под тёплыми лучами майского солнца.
Дорогу то и дело перебегали толстые суслики. Усевшись на бугорках, они торчали, точно колышки, провожая настороженными глазами юного всадника.
Стайками носились скворцы; какие-то серенькие птички, завидев Диму, торопливо прятались в густом типчаке. Вскоре мальчик заметил невдалеке от дороги журавля. Птица беспокойно водила головой и, взмахнув крыльями, не спеша полетела в сторону от дороги. Следом за ней, смешно подпрыгивая на тонких ногах, бежали два журавлёнка. Один из них поднялся на воздух и полетел вслед за матерью. Дима погнал Кара-Торгоя ко второму птенцу. Неожиданно мать исчезла. Оставшийся журавлёнок, припав к земле и вытянув ноги и шею, своим оперением как бы сливался с окружающей местностью.
Дима слез с коня и взял журавлёнка на руки. Тот вытянул длинную шею и, пытаясь вырваться из рук, больно долбанул его клювом.
— Ишь ты, какой драчун, — Дима ласково погладил по спине журавлёнка и, поправив безжизненно висевшее крыло птицы, видимо, укушенное каким-то зверем, опустил его на землю. Птенец, оглядываясь на человека, пробежал несколько метров и вновь спрятался в полыннике: «Найди-ка теперь, дескать, меня. Вот я какой хитрый!»
Дима сел на Кара-Торгоя и, помахав на прощанье рукой журавлёнку, поехал быстрее. До Тургая оставалось километров сорок. Наступал вечер. Проехав низину, мальчик поднялся на небольшую возвышенность и заметил спешившихся с коней вооружённых людей. Они стояли группой, о чём-то оживлённо разговаривая. Не доезжая до них метров двести, Дима остановился и ощупал за пазухой письмо Вихрева. «Друзья или враги? Если объехать стороной, заметят и может быть хуже».
Когда Кара-Торгой поровнялся с первым конём, Дима понял, что это были аллаш-ордынцы. На рукаве одного из них была чёрного цвета нашивка с золотым полумесяцем.
— Куда едешь? — посмотрев внимательно на бодро сидевшего в седле юного всадника, спросил тучный казах.
— В Тургай, там у меня дядя живёт, — Дима осадил коня от аллаш-ордынца, пытавшегося взять Кара-Торгоя за повод.
— Что пятишься? Боишься? — толстяк уцепился за стремя. Медлить было нельзя, мальчик дал шпоры коню. Толстяк отлетел в сторону и, падая, завопил:
— Лови! Держи!
Остальные аллаш-ордынцы вскочили в сёдла. Точно степной вихрь, несся Кара-Торгой. Перед глазами мелькали тальник, кустарники, небольшие островки солонцов. Не сбавляя бег, Кара-Торгой продолжал мчаться к видневшейся впереди балке. Погоня отстала.
Наступили сумерки. Оглянувшись на своих преследователей, которые повернули обратно, Дима стал сдерживать коня. В стремительном беге Кара-Торгой оступился в глубокую сурковую нору и упал. Мальчик перелетел через его голову и, стукнувшись о твёрдую, как камень, землю, потерял сознание. Конь промчался дальше. Описав полукруг, он остановился возле неподвижно лежавшего хозяина, как бы дожидаясь, когда тот сядет в седло.
Удар, который Дима получил при падении, был настолько силён, что, очнувшись, мальчик не мог подняться на ноги. Болело правое плечо. Превозмогая боль, Дима с трудом нащупал письмо — лежит на месте. Вздох облегчения вырвался из груди отважного наездника.