— Горим, командир! — сказал штурман. — Чуть вправо, чуть-чуть!
— Прощай, штурман, — сказал Фоменко. — Прощай, друг!..
— Еще доверни, — попросил штурман. — Прощай!..
— Сбрасывать нет смысла! — сказал Фоменко. — Прощайте, товарищи!..
Пламя ударило ему в лицо. От копоти он задохнулся и закашлялся и так кашлял все последние мгновения своей жизни. Но эти мгновения все сразу кончились. Все сразу — беззвучно и навсегда.
Пылающий Мак-первый ударил всей своей массой, помноженной на скорость, немного ниже ватерлинии транспорта в десять тысяч тонн водоизмещением, и транспорт тут же распался на две половины.
Выли сирены оставшихся транспортов.
— Штурман, видишь? — спросил Плотников по СПУ.
— Вижу, — сказал Веселаго.
— Принимаю командование, — сказал Плотников, и тотчас же все «маки» услышали его протяжный окающий голос: — Внимание, Маки! Я Плотников, я Плотников! Я Плотников. За мной! Ближе, ближе, смелее, вперед, спокойнее. Атака! Атака! Атака!..
Торпедоносцы вышли на второй круг. Эсминец и конвой вытягивались левее транспортеров. Опять ударила артиллерия, окружая военный корабль белой, казалось, шипящей стеной. Кричали транспорты. Низкий, как бы распластавшийся, размалеванный под волну эсминец ударил главным калибром.
— Чуть влево, Сергуня, — сказал Веселаго. — Вот так, так держать!
— Товарищ командир, бензин течет, — сказал Пялицин.
— Знаю. Внимание, Маки. Я Плотников. Я Плотников. Атака! Атака! Атака!
В это время из левого мотора вырвалось пламя и быстро охватило левую плоскость.
— Сережа, горим! — крикнул Веселаго.
— С курса не схожу, — ответил Плотников. — Инженер, вы в порядке? Пялицин, позаботьтесь об инженере!
— В порядке! — крикнул Курочка.
Его маленькое смехотворное личико было совсем белым. Он ежесекундно протирал очки и смотрел вниз, но там ничего не было; кроме стылого, близко, под самым брюхом машины, несущегося моря. Пялицин сидел из полу, ему не за что было держаться, и он держался за унты инженера.
— До цели семьсот метров, — сказал Веселаго, — пятьсот…
— Бросаю.
— Торпеда пошла-а-а!.. — закричал Пялицин.
Теперь и Курочка увидел длинную серебристую стремительную и наглую торпеду и тотчас же потерял ее.
— Вижу взрыв! опять крикнул Пялицин.
И Курочка увидел что-то огромное, черное, расползающееся в море. Это и был взрыв.
Машина шла теперь как-то странно, боком. Плотников что-то говорил, но СПУ больше не работало, плоскость горела, и лопасть левого винта висела беспомощно и невозможно для летящего самолета, черная, гладкая, слабо шевелящаяся, будто издыхающая.
— Я Ландыш… Я Ландыш… Второй транспорт подбит! Второй транспорт окутался паром… Мак-второй загорелся! Горит Мак-второй! Я Ландыш. Я Ландыш. Мак-второй потерял ориентировку, уходит в снежный заряд! Идет снежный заряд! Маки выходят из боя… Букет, Букет, я Ландыш…
Вокруг второго транспорта катились по воде круглые шары пара. К нему спешили корабли охранения. Ветер нес над морем густую пелену снега' будто внезапно началась зима, так бывало в этих местах. Торпедоносцы один за одним исчезли в низком небе, закрылись пургой. Только сухой снег несся в снежных сумерках. Уцелевшие транспортеры вырубили сирены, и вдруг стал слышен плеск воды и шорох снега, ложащегося на эту воду.
— Ракету! — прокричал голос на поле. — Ну? Посажу вас, черт возьми, если…
На КП сидела на ступеньках трапа и плакала злыми слезами подавальщица Зина. С грохотом кругами ходили над аэродромом торпедоносцы, их не было видно в сплошной снеговой пелене. В косо летящем снеге в сумерках то зажигались, то потухали сигнальные огни. Машины садились по мере того, как освобождалась посадочная полоса.
Снег забился за воротник, ноги застыли, Белоброва знобило. Он стоял у курилки, мимо шли экипажи, ему были рады, он знал это, но они только кивали ему и плелись дальше, серые, измученные, казалось, сейчас возьмут и сядут в снег. Сегодня был очень тяжелый день и работа была очень тяжелая. Даже от воспоминаний об этой работе у Белоброва привычно заныли плечи и шея, а ноги налились тяжестью, будто он только что снял их со сцеплений.
Над ухом Белоброва грохнуло, дежурный в насаженной на самые глаза фуражке опять дал ракету. Снова загорелись и погасли сигнальные огни, из снежных сумерек появился Дмитриенко. С трудом отбивая шаг, мягкими унтами прошел расстояние, отделяющее его от командующего, доложил по форме.
— Как дошли? — спросил командующий.