От имени механиков, техников и инженеров на митинге выступил, старший инженер полка И. А. Петров.
— Технический состав сделает все, чтобы самолеты всегда были готовы к боевым вылетам.
До Берлина оставалось 70 километров — последних 70 километров до полной победы над фашизмом. И
все мы были полны решимости выполнить приказ Родины — овладеть столицей фашистской Германии.
На рассвете 16 апреля летчиков разбудил гул артиллерии. Мы выскочили на улицу. Там, на западе небо
полыхало зарницами. Это вели стрельбу тысячи стволов артиллерии и минометов.
Последнее, решительное наступление началось!
Больше мы не ложились спать. Все с нетерпением ожидали утра, чтобы подняться в воздух и идти в бой.
Но наступивший день не оправдал прогноза метеорологов, их обещания — дать «миллион высоты и до
Берлина видимость». Впрочем, они тут и не виноваты. В воздухе стоял дымный, раскаленный туман, пыль и гарь от невиданного количества взрывчатки и металла, которые в то предрассветное утро
обрушили на врага советские артиллеристы и минометчики. Этого синоптики не смогли предвидеть и
учесть на своих картах.
Видимость была отвратительная. Лишь во второй половине дня посветлело. И тут же поступил приказ
[220] на вылет. Нашему полку приказали прикрыть действия бомбардировщиков, наносивших удар по
опорным пунктам врага в районе города Мюнхеберг.
Подполковник М. Зворыгин поручил первый боевой вылет майору Гудаеву. Ставя задачу, командир полка
обратил его внимание на сложность воздушной обстановки в районе цели. Город прикрыт плотным
зенитным огнем, в воздухе снуют вражеские истребители.
— Ваша задача — сберечь все бомбардировщики, обеспечить выполнение ими боевой задачи. У стен
Мюнхеберга идут упорные бои. Надо помочь нашим пехотинцам сломить сопротивление врага.
Как обычно, Михаил Никифорович стоял за столом, на котором лежала карта. Его черные волосы, зачесанные на пробор, свисали на высокий лоб, на котором появились две неглубокие продолговатые
морщинки. Круглое, выразительное лицо с карими глазами было сосредоточенным.
Зворыгин посмотрел на Гудаева. Он о чем-то думал в эту минуту. Может быть о тех опасностях, с
которыми неминуемо встретятся летчики в этом полете, о возможных потерях. Он сам много раз
участвовал в воздушных боях и знает, что это такое. Стоит допустить оплошность, зазеваться, как тут же
будешь сбит. Как не хотелось ему именно сейчас терять своих летчиков! Ведь война идет к концу, победа
уже близка.
Михаил Никифорович поправил волосы. Морщинки на лбу исчезли. Лицо стало теплее, добрее.
— Будь повнимательнее в воздухе, Гудаев. И ребят предупреди. Полет ответственный и опасный.
Хорошенько следите за воздухом.
— Понятно, товарищ командир. Разрешите идти?
— Да, иди.
Командир эскадрильи ушел.
— Вот что, Николай Иванович, — обратился Зворыгин к находившемуся здесь же начальнику штаба
Токареву. — Проверьте еще раз, как этот вылет обеспечен связью. Все ли готово?
— Есть проверить.
Двадцать истребителей ЯК-3, возглавляемых майором Гудаевым, поднялись в воздух. В указанном
районе они встретили три девятки подопечных бомбардировщиков и пристроились к ним. [221]
В налете на Мюнхеберг участвовали еще две большие группы бомбардировщиков 66-й авиационной
дивизии. Их сопровождали летчики 64-го и 65-го истребительных полков нашей дивизии. Эти группы
вели майор Комаров и майор Витковский.
Несмотря на плохую видимость, самолеты точно вышли на цель и сбросили бомбы на позиции врага.
При подходе к Мюнхебергу встретили 12 «фоккеров». Они шли развернутым фронтом со стороны солнца
на высоте 2000 метров. Пользуясь тактическим преимуществом, гитлеровцы с ходу атаковали
бомбардировщики. Но гвардейцы были начеку.
— Самохвалов, атакуй вторую четверку!
— Бычков, — третью!
На себя Гудаев взял первое звено, которое нацелилось на головную группу бомбардировщиков. Летчики
сумели связать боем вражеские истребители, не допустив их к бомбардировщикам, при этом сбили три
фашистских самолета. Из этого рейса все наши самолеты возвратились без потерь.
Вскоре Мюнхеберг, закованный в железобетон, пал.
Впервые я побывал над Берлином 19 апреля. В тот раз нам с майором Кудленко приказали разведать
вражеские войска севернее и южнее Берлина. Накануне до позднего вечера готовились к этому вылету.
По карте крупного масштаба изучали конфигурацию пригородов, направление главных улиц огромного
города.
— Слушай, Гриша, — обратился я к Кудленко, — давай начнем разведку с северных пригородов. А
потом... пройдем над рейхстагом и выйдем на южные окраины.
Кудленко тотчас же согласился с этим предложением. Трудно было удержаться от такого соблазна. Быть
над Берлином и не взглянуть на рейхстаг, на это фашистское гнездо!
Так и порешили.
На следующее утро мы вылетели на разведку. Над своей территорией набрали высоту и на большой
скорости взяли курс на северную окраину Берлина. С высоты 1500—1000 метров осмотрели заданный
район. Затем перешли на бреющий и, придерживаясь центральной магистрали города, направились через
Берлин на юг. Внизу проплывали кварталы домов, каналы, [222] мосты, зеленые пятна парков. Хорошо
различались крупные здания. Вот показался и рейхстаг с огромным куполом. Здание выделялось среди
других своими размерами. От избытка нахлынувших чувств мы крутанули по восходящей «бочке». К
удивлению, за время полета над городом по нашим самолетам гитлеровцы не сделали ни одного
выстрела.
Задание мы выполнили и благополучно вернулись на аэродром Рингельвальд, на котором базировались в
то время.
Войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов, сметая на своем пути врага, охватили Берлин с
флангов и 21 апреля вышли на его окраины. На следующий день начался непосредственный штурм
Берлина.
В тот день полк получил приказ обеспечить действия бомбардировщиков ТУ-2 по Берлину.
Погода стояла плохая, и все же вылет состоялся. Первую группу истребителей в количестве 16 самолетов
повел командир полка подполковник М. Зворыгин. Бомбардировщики точно вышли на цель и сбросили
бомбы на центр города.
25 апреля многие летчики полка побывали над Берлином. До этого они знали город по картам, на
которых он выглядел огромным черным спрутом. Сейчас этот спрут корчился, извивался, жалил. Он не
хотел умирать. Но час его пробил, и он издыхал, истекая кровью.
Берлин горел. Из черных проемов окон вырывались потоки огня и дыма. В воздухе летала копоть. Улицы
были мертвы и пустынны. Жители сидели в подвалах и ожидали исхода битвы.
А над Берлином, как вестники победы, проносились «Яковлевы» и «Лавочкины».
В те дни все мы переживали самые счастливые часы в нашей жизни. У каждого душа ликовала. Дошли, наконец, до Берлина! Чувства наши трудно передать сейчас, спустя столько лет. Одно можно сказать: у
всех был необычайный подъем, все стремились к Берлину, все торопились первыми войти в него. И
никакие тотальные мобилизации Гитлера уже не могли остановить советского солдата. Он ясно видел
перед собой близкую победу, а вместе с нею и конец войны.
Помнится, вечером, когда мы узнали, что будем [223] сопровождать бомбардировщиков в налете на
Берлин, в общежитии летчиков царило оживление. Кругом шли разговоры. Одних волновала сложность
ориентировки при густой сети линейных ориентиров. Другие спорили, какое противодействие окажет
вражеская авиация.
— Немецко-фашистское командование бросит на защиту Берлина всю свою авиацию, и летчики будут
ожесточенно защищать свою столицу, — говорили одни.
— Гитлеровские летчики будут деморализованы, — возражали другие.
Так или иначе, но все понимали: настал долгожданный час.