Сквозь деревья мы увидели юношу с факелом в руках! мнилось, дух весны обходит леса и возрождает к жизни природу. То был влюбленный, спешивший к хижине избранницы, дабы узнать свой жребий.
Если дева задует факел, значит, она согласна дать обет любви; если, не задув, опустит на лицо покрывало, значит, она отвергает юношу.
Неслышно скользя во тьме, воин напевал вполголоса: «Я опережу вступление денницы на горные вершины, ибо ищу среди лесных дубов одинокую мою голубку.
Я надел ей на шею ожерелье из фарфоровок[9] — три красных в знак любви, три фиолетовых в знак тревожного ожидания, три голубых в знак надежды.
У Милы глаза как у горностая, волосы пушисты, как рисовые колосья, уста — розовая раковина, где сверкают два ряда жемчужин, груди — белоснежные ягнята-двойняшки.
Пусть Мила задует этот факел! Пусть дыханием своим изольет на него сладостную тень! Я оплодотворю ей лоно, будущий оплот отчизны припадет к ее брызжущему молоком сосцу, а я у колыбели сына закурю Трубку мира.
Дайте же мне опередить денницу на горных вершинах, дайте отыскать среди лесных дубов одинокую мою голубку»
Так много вложил юноша в свою песню, что сердце мое затрепетало и Атала переменилась в лице. Наши соединенные руки задрожали. Но тут глазам нашим предстала картина не менее для нас опасная.
Мы прошли мимо могилы ребенка, погребенного на границе владений обоих племен, у самой тропы, ведущей к водоему: считается, что душа невинного младенца изберет обителью грудь какой-нибудь молодой женщины, идущей по воду, и снова вернется в земную отчизну. Вот и в ту ночь там собрались юные жены, жаждущие утех материнства. Они надеялись, что в их приоткрытые губы скользнет детская душа, порхающая, мнилось им, среди цветов. Пришла туда и осиротелая мать и возложила на могилку сына маисовые колосья и белые лилии. Опрыскав землю молоком из своей груди, она села на увлажненную траву и нежно заговорила с отлетевшим от нее ребенком:
«Зачем мне оплакивать тебя, мой новорожденный, кому земля стала колыбелью? Когда птенец оперяется, ему приходится искать себе пропитание, и как часто находит он в пустынном краю одни лишь горькие зерна! А тебе не придется проливать слезы, тебя не отравит тлетворное дыхание людей. Когда, не раскрывшись, увядает бутон, он уносит с собой весь свой нерастраченный аромат; так вот и ты, мой сын, унес всю незапятнанную свою невинность. Счастливы умершие в колыбели: они познали только материнские поцелуи, только материнские улыбки».
Мы и без того были во власти наших сердец, а эти воплощения любви и материнства, словно преследующие нас среди зачарованного уединения, довершили дело. Я на руках унес Атала в лесную чащобу, я нашептывал ей слова, которые нынче тщетно пытались бы произнести мои губы. Знай, милый сын мой, что южный ветер хладеет, пролетая над снежными горами. Любовные воспоминания в старческом сердце подобны отражению пылающих дневных лучей в бесстрастном круге луны, когда солнце уже закатилось и тишина плывет над хижинами индейцев.
Что могло бы спасти Атала, помешать ей сдаться природе? Только чудо — и чудо свершилось. Дочь Симагана воззвала к богу христиан; она пала на колени и начала горячо молиться, обращаясь к своей матери и к Царице Небесной, покровительнице девственниц. В этот миг, Рене, я преисполнился глубокого почтения к этой вере, которая в глуши лесов, среди тяжких житейских лишений, оделяет обездоленных бессчетными дарами и, преградив путь потоку страстей, собственной своей силой побеждает их, хотя у них в пособниках и потаенность лесных убежищ, и безлюдье, и надежность тенистого полумрака. Какой дивной казалась она мне тогда, это простая индианка, невежественная Атала, которая на коленях перед старой поверженной сосной, словно перед алтарем, давала богу обеты, дабы он снизошел к любимому ею язычнику! Глаза ее, поднятые к ночному светилу, щеки, на которых сверкали слезы благочестия и любви, были прекрасны неземной красотой. Порою мне казалось, что она вот-вот улетит на небо, порою чудился в древесных кронах шепот спустившихся на лунных лучах духов, которых Бог христиан посылает к отшельникам, обитающим в расселинах скал, когда он хочет призвать их к себе. Мне пришла в голову страшная мысль, что Атала скоро покинет землю, и я глубоко опечалился.