А поутру в театральном зале университета состоялось торжественное собрание. Гости в черных мантиях восседали на виду у всех ученых, облаченных в такое же одеяние. На возвышение вышел канцлер университета лорд Гренвиль. На груди поверх мантии массивная золотая цепь, на ней драгоценный солитер.
Матвей Иванович ясно услышал свою фамилию в долгой речи ученого, который перечислял сражения, где отличились его, Платова, войска. Когда канцлер кончил, все встали, на генерала надели черную мантию: отныне он стал почетным доктором наук Оксфорда.
И еще произошло немаловажное для Платова событие. Случилось это в доме русского посланника и давнего знакомого Матвея Ивановича князя Ливена. Словоохотливая хозяйка Дарья Христофоровна, выражая сочувствие, сказала, что после смерти жены Матвею Ивановичу одному будет нелегко.
— Как одному? А дочери? Сыновья? — возразил он.
— У них свои семьи, а стало быть, и свои заботы. А ведь каждая душа просит друга, которому бы можно поведать заветное. Да и не обо всем можно высказать дочери или сыну.
— Уж не собираетесь ли вы меня, старика, оженить? — насторожился Матвей Иванович.
— Какой же вы старик! — всплеснула руками хозяйка. — Не всякий молодой сравниться с вами. Вам ваших лет никак не дашь! А у меня на примете объявилась знакомая девушка. Увидела вас и воспылала душой.
— Девушка? Да воспылала? Ну уж нет! Не я ей нужен, Дарья Христофоровна, а мое положение да богатство. А моя-то песня спета.
— Нет-нет! Вы не так меня поняли. Она действительно девица, но лет ей немало, под пятьдесят. И ни в чем она не нуждается. За ней богатое наследство. Скажу, что она будет достойной вам подругой.
— Да готова ли она ехать на Дон?
— С вами хоть на край света. Я уж об этом с ней говорила.
— И веры она не нашей. Можно ли? — сопротивлялся Матвей Иванович.
— Был бы достойный человек, а вера с верой уживутся, — поддержал жену князь Христофор Андреевич. — А избранница для вас, видит бог, достойна.
В следующий приход к Ливенам Матвей Иванович встретил немолодую женщину, которая при его появлении засмущалась, сказала что-то непонятное.
— Это наш друг дома, мисс Элизабет, мы называем ее по-русски Елизавета Петровна. Отец ее был сэр Питер.
Начался пустячный салонный разговор, в котором Дарья Христофоровна была переводчицей.
— Понравилась ли ему Англия? — спросила гостья.
И он ответил, что очень: кругом чистота, порядок, и народ живет попривольней.
— А разве у вас хуже? — женщина явно проявляла к нему интерес.
Он уклончиво ответил, что живут по-всякому, а вот погода здесь несносная: дожди да туман ему не по душе, с трудом их переносит.
— А у вас в России лучше? Нет дождей и туманов?
— На Дону у нас раздолье. Кругом степь, воздух настоян на чебреце да полыни.
— Вот вы и пригласите к себе Елизавету Петровну. Пусть погостит, — прежде чем перевести слова, подала мысль Дарья Христофоровна.
— Почему бы не пригласить? Гостям мы завсегда рады.
— О-о, благодарю, благодарю! — восторженно ответила гостья.
Следуя строгим правилам, она в доме не задержалась, раскланявшись, удалилась.
— Ну и как вы ее находите? — проявила любопытство хозяйка. — Правда, добрая женщина?..
— Приятная, — ответил он.
Вечером Матвей Иванович долго думал о новой знакомой. Пытался представить, как он появится с ней на Дону и как ее встретят дочери да невестки. Зятьев и сыновей он в счет не брал: они мужчины, поймут его.
Через неделю, когда визит завершался и все готовились к отъезду, он заболел.
Ливен успокоил: Матвей Иванович уедет позже, а до выздоровления с ним остается Виллие.
В тот же день побывала и Дарья Христофоровна с Элизабет. Посидев немного, умчалась, оставив у постели больного приятельницу.
Достав из сумочки клубок шерсти и спицы, Елизавета Петровна принялась вязать. Руки ее легко и быстро ходили, и почему-то Матвею Ивановичу казалось, что они схожи с руками покойной Марфы Дмитриевны.
— Вам, наверное, тяжело у больного сидеть?
Он сказал по-русски, однако она поняла, улыбнулась, положила руку на лоб.
— Ничего, все будет хорошо, — ответила по-английски, и Матвей Иванович тоже ее понял.
И вот он выздоровел.
По нешироким сходням он поднялся вместе с Елизаветой Петровной на судно. Моложавый русский капитан лихо вскинул руку, во весь голос отрапортовал. В строю стоят загорелые, широкогрудые, подобранные один к одному матросы, свои, русские. И на мачте бьется русский флаг.