— Поехал за генеральским чином.
Другой, проводив взглядом исчезающие в синих сумерках фигуры всадников, тоже усмехнулся:
— А вдруг! Все может быть…
Полный, красивый, лет под пятьдесят, мужчина, Василий Михайлович Долгоруков, родной племянник того самого, что карал Тихий Дон сверху донизу и снизу доверху, жил в главной квартире с сыном Василием Васильевичем, а с ними — скучавшее российское барство, пристроившееся при штабе 2-й армии. Жили по старинке, на широкую ногу. Василий Михайлович возвышался над штабом, как барин над дворней. Не зная законов, отечески творил суд и расправу. «Я, — говаривал, — человек военный, в чернилах не окупай». Считалось почему-то, что князь Василий Михайлович храбр, но в воинских науках не искусен. Когда заходил разговор о последних европейских кампаниях, о прусском короле, великом полководце, он больше отмалчивался. Слушал, ласково улыбаясь, как молодой князь Прозоровский косые атаки описывает[40], но сам Великим Фридрихом не восторгался, позевывал. Вообще же был честен, добродушен и, казалось, чувствовал внутреннее удовольствие от деланья добра Бездельников не любил и сам работал много.
Матвей Платов его сразу раскусил, и Долгоруков молодого хорунжего сразу приметил. Зашел он по прибытии к командующему, как сын-наследник к престарелому отцу, почтительно, но не подобострастно. Держался достойно. Во взаимоотношениях его с раболепствующими штабными чувствовались снисходительность и даже неуловимое презрение вольного человека к холопам.
Приглядываясь, зачислил князь молодого Платова наравне с другими молодыми офицерами бессменным ординарцем, и заметался тот как угорелый. Поручения выполнял неукоснительно и безукоризненно. А кто на службе выкладывался, тех князь любил. И о Платове говаривал он со вздохом:
— Я б его по своему штабу провел… молодец! Одно плохо: русской грамоты — читать и писать — не знает.
Выделялся юный хорунжий среди русских бар. На одном месте не сиживал и готов был даром жизнью рискнуть. Вот все и любовались им, как в последний раз. Смел и дерзок, весел и игрив. Прозоровскому, усердному почитателю прусского короля, как-то сказал за столом:
— Да били мы его, этого Фридриха.
Жилистый, подвижный Прозоровский резко обернулся:
— Вы сами изволили бить, Матвей Иванович?
— Ну, не я, так отец мой.
— Ах, отец…
Командующий, сам раненый под Кюстрином[41], улыбнулся, накрыл рукой сжатый кулак Прозоровского:
— Ладно, Сашенька, будет…
А Платову впоследствии внушил отечески:
— Не задирайся, а то всю жизнь будешь в донских старшинах куковать.
Вскоре после того, как отпраздновали апостола Андрея Первозванного, Долгоруков записал Матвея есаулом и велел собрать ему в команду всех казаков, бывших при главной квартире на посылках. Матвею сказал:
— Ты бы грамоте учился, Святое Писание читал. Или из этой… гиштории…
Весной засобирались Крым воевать. Долгоруков и Прозоровский задело взялись круто. Нагнали войск. Потянулись по молодой травке из украинских сел к границе красногрудые солдатские полки, за ними — гусары, карабинеры. С линии и с самого Дона подошли со своими полками Краснощеков, Кутейников, Колпаков, Денисовы ребята, Илья и Михаил, Дмитрий Иловайский и Михаил Себряков. Отец, Иван Федорович, со своими казаками явился.
Апрель и начало мая стояли, не двигаясь, кормили лошадей, выжидали. От Днестра и до Кубани, через Днепр и Дон, шла бесконечным потоком, пыльным и разноголосым, присягнувшая России на верность ногайская орда. В прошлом году не пустили их турки за Дунай, бросили на съедение Румянцеву тысяч двести, а то и триста. Теперь их, замирившихся, отсылали русские куда-нибудь подальше, в прикубанскую степь, чтоб в грядущей драке с крымчаками под ногами не путались.
25 мая внезапным ударом армия Долгорукова захватила Маячок и, раскинув крылья боковых охранений, вышла к сплошному семиверстному рву перекопских укреплений. Сам командующий со всеми своими адъютантами, ординарцами и конвоем выехал к войскам.
Под Перекопом пошаливали наездники, выезжали удариться, подловить друг друга. Кого-то за ров утянули на аркане, кого-то в степи вызревшей, начавшей блекнуть[42], навек положили. И казаки не выдавали. Иван Кошкин из полка Иловайского двух татар схватил и представил. Сознались те, что турок в крепости тысяч до семи и татар вдоль рва и вала тысяч до пятидесяти.
Главные силы крымчаков — на Дунае, там после прошлогоднего погрома главного удара ждут.
40
Прусский Император Фридрих, общепризнанный тогда в Европе военный авторитет, предпочитал фланговые атаки.