62
трипольцев в январе 1919-го года. Не забыли обиды люди! Резолюцию подписали председатель собрания полковник Бобровский и секретарь Черняховский. Она была опубликована в газете “Селянская думка“ от 4-го октября 1919-го года.
XI
Зеленый в Козятине время даром не тратил – готовился к акции “на своей Трипольщине”, собирал повстанцев и старшин, готовил обозы, закладывал в повозки зимнюю одежду, харчи, амуницию. Ему постоянно помогал Марко Шляховой, в прошлом атаман, а потом казак Зеленого, а теперь вот “комендант города Козятин и округи”.
В это время в Козятин приехал член Центральной рады (и ее секретарь) Левко Чикаленко. Ему нужно было перейти фронт, чтобы попасть в Киев. Он искал связь среди военных, чтобы удачно перебраться на “ту сторону”. Друзья посоветовали ему обратиться к Зеленому, так как “у него наилучшая связь с селянами, и он... перепроводит лучше других”.
Приехал Чикаленко в Козятин вместе с полковником Резником, который в конце 1917-го года командовал Шевченковским полком, который со временем обольшевичился. Теперь Резник был у Зеленого начальником штаба. Он и организовал эту встречу. Зеленый пригласил Чикаленко на обед. Этот эпизод зафиксирован в воспоминаниях.
Атаман, выпивши, разошелся на всю ширину своей натуры, и рассказал много о своей жизни – хлопотного и опасного, - вспоминал Левко Чикаленко. – Как теперь вижу красное от самогона потное, полное лицо с хитрыми и умными глазами. За помостом из досок, вместо стола, сели в грузовые вагоны гости. Атаман рассказывал про свои бои с большевиками. Складно, вероятно, не раз перед этим рассказывал, льется рассказ про Триполье, про Германовку. Чувствуется объективная правда, только что легким юмором приправлена. С любовью подливает атаману его джура летний уже “дядько”, и с гордостью поглядывает на нас. Он, собственно, не отличал атамана от себя. Все то, что рассказывал тот, видел и знает он. Кто-то по панибратски перебивает атамана, придавая силы слову, украсив, где атаман, по его мнению, очевидно из скромности, уменьшает вес своих учеников.
Атаман рассказывал про страшные, очень опасные для него моменты, говорил, что было очень страшно, что он перепугался, что у него руки тряслись, и в самом деле видно, что на минуту им овладела та дикая бесшабашная сила, что страхом зовется, и он только через свою необыкновенную силу духа, через влекущую любовь к жизни, всегда активную, всегда бодро выпутывался, боролся, убегал, прятался...
Сидел раз в клуне, окруженной большевиками. Сидит и не дышит, слушает. Слышит, как ворота скрипят, видит, как кто-то в дверях с винтовкой в руках стоит и ищет глазами по клуне. Ему, очевидно, после света в темноте ничего не видно. Как молния мысль в голове: еще минута и будет поздно. Стрелять не может, так как тот, что в дверях, не один: сзади еще есть люди. Услышат выстрел и прибегут. Нужно действовать тихо и как можно быстрее. И вот – скок, сухой хруст черепа под прикладом, два, три, десять шагов через двор. Слышны выстрелы, разрозненные, медленные, но уже поздно. Через сад
63
к речке шмыгнул в очерет, а там... там два дня голодный сидел, как загнанный собаками заяц, притаившись, сидел в воде, вслушиваясь, откуда идут голоса и с какой стороны свистят пули. “Было очень, очень страшно...” А через неделю, как ошалелая, бежала от него Днепровская флотилия большевиков, так как он организовал по ней с Девич-горы, что возле Триполья, стрельбу из пушки... Переплыл с боем через Днепр на деревянных колодках, блуждание под Переяславлем по лесам и плавням. Всего видел, все знает, но тем и живет, и с тем и умрет.