Наконец обессилев от злобы и крика, она упала в стоящее возле окна кресло.
– Настя! – позвала игуменья. – Настька, чертова девка!
В комнату вбежала послушница, бледная и растерянная.
– Подслушиваешь, мерзавка!
– Не можно, матушка, – дрожа как осиновый лист на ветру, ответила девушка.
– Позови сестру Арину и сестру Ефросинью, – приказала игуменья.
Послушница убежала и вскоре вернулась с двумя монахинями. Те, склонивши головы, замерли возле двери.
– Отведите ее в келью, – показала она на Алёну. – Глаз с нее не спускайте, взыщу, ежели что!
Монахини молча поклонились и так же молча, взяв Алёну под руки, увели.
По приказу игуменьи монахини монастыря были собраны на внутреннем дворе. Тихо перешептываясь, они гадали, для чего собрали их всех вместе в неурочный час. Но вот на дворе появился сторож монастырский, немой Петр. В одной руке он нес лавку, а в другой – охапку розог. Поставив лавку на середину двора, он принялся отбирать прутья покрепче.
Вскоре появилась мрачная процессия, приведшая монахинь в смятение. Впереди ковыляла, опираясь на палку, ключница Фимка. За ней две монахини в черном вели под руки Алёну в нижней белой рубахе, простоволосую и босую.
Игуменья, подойдя к Алёне, тихо спросила:
– Не вспомнила еще, где разбойные?
– Нет их в монастыре, – так же тихо ответила Алёна.
– Знаю я это, подземным ходом ушли. Не про тех вопрошаю.
– Других не ведаю, – ответила Алёна и отвернулась.
– Ну, смотри! Надумаешь каяться, знак подашь.
Мать Степанида отошла от Алёны, подняв правую руку вверх, призвала монахинь ко вниманию.
– Дочери и сестры мои! – с печалью в голосе произнесла она. – Грех великий на монастырь наш пал, и виновница тому сестра Алёна. И в грехе том упорна она, ибо каяться не желает и в прощенье Господа нашего ей нужды нет. А посему телесно наказана она будет и на цепь посажена.
Подивились сестры во христе строгости наказания. Давно уже не помнили они, чтоб за провинность какую на цепь сажали. «Знать тяжкий грех совершен: или супротив веры, или супротив государя светлейшего», – решили они.
Мать Степанида подала знак, и монахини подвели Алёну к лавке. Она легла не противясь. Привратник замычал, показав Алёне, чтобы та вытянула руки, а затем ловко и быстро привязал руки и ноги к лавке. Взяв в руки лозу, он резко взмахнут рукой. Пруток со свистом рассек воздух.
Мать Степанида вновь подошла к Алёне и, наклонившись, поглядела ей в глаза, надеясь увидеть страх, но лицо молодой монахини было на удивление спокойно и твердо.
– Кнут неси! – приказала взбешенная настоятельница привратнику.
Немой Петр принес кнут, сплетенный из полос воловьей кожи. Потрясая им, он замычал, показывая, что кнут тяжел и он может ненароком изувечить упрямицу, но мать Степанида приказала:
– По греху и наказание. Бей без жалости!
Взвизгнула плеть, и кровавая полоса проступила сквозь полотно рубахи.
– Стой! – подняла руку игуменья. – Одежонка мешает, должно.
Петр замычал, качая головой.
– Да, да. Сорви, – показала она на рубаху.
Рубаха затрещала. Увидев нагое тело, Петр наклонился и провел своей грязной корявой рукой по отливающей белизной спине.
Алёна дернулась и застонала от унижения и собственного бессилия.
«Знала бы, что дело так обернется, ушла с разбойными. И не радовалась бы ноня эта старая ведьма на муки мои глядючи», – подумала она и метнула свой полный ненависти взгляд на игуменью.
– Бей! Чего зенки пялишь! – крикнула мать Степанида привратнику.
Кнут засвистел и скоро окрасился кровью.
Алёне казалось, что каждый удар ломает ребра, рвет в клочья тело. Рот заполнился соленой липкой слюной, мешавшей дышать, но Алёна только сильнее сжала зубы.
Степанида, увлеченная истязанием, не слышала, как звала ее послушница, и только когда девушка затрясла ее руку, очнулась.
– Чего тебе? – недовольно спросила она.
Настя, дрожащая, со слезами на глазах, с трудом вымолвила:
– Матушка, князь Шайсупов в монастырь пожаловал, тебя позвать велел.
– Не ко времени гость. Стой! – остановила она Петра. – Достанет с нее, – и, обращаясь к доверенным монахиням, приказала: – В яму ее и воды не давать!
Ожидая игуменью, князь Шайсупов прохаживался по монастырскому двору, обозревая узорные решетки на окнах собора и трехъярусной соборной колокольни. За ним, поодаль, топтались староста Семен и сотник Захарий Пестрый. У ворот монастыря кружком стояло около десятка стрельцов.
– Чего же ты, черный ворон, не упредил Степаниду, как я наказывал? – недовольным голосом спросил князь, обращаясь к старосте.