– Присядем на дорогу… и с Богом, – предложил Семен Захарьевич, но сидеть не пришлось. Дверь с шумом распахнулась, и в землянку по ступенькам скатился Андрюха – малый лет десяти, будника Романа сын.
Шмыгнув носом, он выпалил без передыху:
– Дядько Семен, подьячий со стрельцами в стане. Тебя к себе требуют. А стрельцы оружны, сердиты и до наших мужиков задираются.
– Ну, вот и досиделись…
Семен Захарьевич поднялся с лавки.
– Далеко ли стрельцы? – спросил он.
– Не очень. У нового буда стоят.
– Это хорошо, – повеселел Семен Захарьевич. – Ты вот что, Андрюха. Сведешь ее, – показал он на Алёну, – на Макееву вырубку. Помнишь дорогу?
– Помню, чего же не помнить.
– Там сруб у родника, туда и сведешь. А ты, дочка, – обратился он к Алёне, – поживешь пока там. Зверя не бойся. Зверь не человек, не выдаст. Ну, прощай, – вдруг дрогнувшим голосом сказал Семен Захарьевич, обнял Алёну и вышел из землянки.
Он шел к новому буду, поминутно оборачиваясь, и, когда голубой сарафан Алёны, купленный намедни в Арзамас-граде, скрылся в ельнике, Семен Захарьевич облегченно вздохнул и уже спокойно направился к стоявшим толпой мужикам, среди которых виднелись синие стрелецкие кафтаны.
Когда мастер подошел к работным, те почтительно расступились, давая ему дорогу. На принесенной кем-то лавке сидел Губной избы подьячий. Он был крутолоб, черноволос, умные серые глаза его глядели настороженно, как бы прицениваясь. Было душно, и посему подьячий дышал глубоко, шумно, грудь его высоко вздымалась, а на крепкой бычьей шее выступали синие жилы.
«Ему бы деревья валить на буды, а не в Губной избе листы марать», – подумал Семен Захарьевич. Он не спеша снял войлочный треух и поклонился поясно.
– Здрав будь. Почто пожаловал?
– Непорядок у тебя, Семен Захарьич. Работные бегут с будного майдана, – тихо сказал подьячий.
Мастер ждал другого вопроса и даже растерялся поначалу. «Может, и не за Алёной вовсе», – обрадованно подумал он.
– Все вроде здесь, – оглядывая работных, ответил Семен Захарьевич. – Артель у нас дружная, живем по-семейному, не ссоримся.
– Все, да не все. Что-то я Егора Пустозвона не вижу.
– Так ушел Егор. Да! К зазнобе своей в Соколовку подался.
– Не блажи, мастер, – засмеялся дьяк. – Время ли свиданничать? Но речь не о нем. Приехал я за девкой, что прячешь у себя.
Семен Захарьевич помрачнел:
– Нет у меня никого и баб в стане нет. Одни управляемся, без баб. Разве что бабка Дарья…
– Не крути, Семен Захарьич. У себя девку прячешь, – возвысил голос подьячий. – Эй, кто там, – махнул он рукой одному из мужиков. – Покажи, где хоромы мастера.
Два стрельца и мужик ушли, но вскоре вернулись.
– Спрятать успел. Ну, дело твое.
Подьячий подал знак, и стрельцы, навалившись на Семена Захарьевича, ловко скрутили ему руки и ноги, бросили в телегу. Подьячий встал.
– Мужики! Бог карает всякого, кто во лжи пребывает, и награждает в правде живущего. Так вот, я вас и спрашиваю: кто знает, где девка прячется? Супротив царя венценосного и Бога пошла она, дело на ней государево.
Тишина повисла над поляной. Только и слышно было, как огонь гудит в будах да поленья потрескивают…
– Десять рублей серебром князь Шайсупов жалует тому, кто на девку укажет. Ну, что же вы, мужики?
Он еще долго уговаривал работных внять словам божьим и выдать отступницу, но те стояли молча, тесно сгрудясь, низко опустив головы.
Тогда подьячий приказал, обращаясь к стрельцам:
– Сечь подряд всех, пока не скажется кто!
Стрельцы бросились в толпу, пытаясь вытянуть первых попавшихся для расправы, но мужики не дались. В руках работных блеснули топоры, крайние из стоявших мужиков потянулись за дубовыми стояками.
Стрельцы попятились.
– Бунтовать! – заорал подьячий. – Руби всех, не жалей!
Стрельцы, хотя и вынули палаши, но с места не сдвинулись. Толпа работных угрожающе загудела и двинулась на стрельцов, подняв над головами топоры, колья, заступы и решительно потрясая ими.
Видя, что дело может обернуться кровью, Семен Захарьевич крикнул с телеги:
– Стой, мужики! Не дело вы затеяли. Моя вина, с меня и спрос. Побьете вы стрельцов ноня, а завтра придет их множество, и они посекут вас, а заодно и жен, и детишек ваших.
Толпа мужиков заколебалась в нерешительности.
– Первун, – позвал Семен Захарьевич старшего над будниками. – Вместо меня будешь, а я, чай, скоро.
Стрелецкий десятник поманил подьячего в сторону, подальше от толпы мужиков, и тихо сказал:
– Уходить надо. Не выстоять нам супротив работных. Народ здесь крепкий, отчаянный, а нас токмо пятеро.