Дэгни слушала Четвертый концерт, закрыв глаза и запрокинув голову. Она лежала, вытянувшись на краю кушетки, ее тело было расслаблено и спокойно; но напряжение подчеркивал рот на замершем лице – чувственный рот, очерченный линиями неутоленного желания.
Через некоторое время она открыла глаза и заметила газету, которую бросила на кушетку. Она рассеянно потянулась за газетой, чтобы быстренько пробежаться по крикливым заголовкам и убрать газету с глаз долой. Газета упала и раскрылась. Дэгни увидела знакомое лицо на фотографии и заголовок статьи. Она сложила газету и отбросила ее в сторону.
Это было лицо Франциско Д'Анкония. Газетный заголовок сообщал о его приезде в Нью-Йорк. Ну и что из этого, подумала Дэгни. Она не обязана видеть его. Она не видела его уже столько лет.
Она села, глядя на лежавшую на полу газету. Не читай ее, подумала Дэгни, не смотри на нее. Но его лицо – она успела заметить – не изменилось. Как лицо может оставаться таким же. когда все остальное ушло? Напрасно они напечатали снимок, на котором он улыбается. Такая улыбка не для газет. Это улыбка человека, который способен видеть, знать и придавать существованию величие. Это насмешливо-вызывающая улыбка блестящего интеллекта. Не читай, подумала Дэгни, не сейчас, не под эту музыку, только не под эту музыку!
Она дотянулась до газеты и раскрыла ее.
В статье говорилось, что сеньор Франциско Д'Анкония любезно согласился дать интервью прессе в своих апартаментах в отеле «Вэйн-Фолкленд». Он сообщил, что приехал в Нью-Йорк по двум важным причинам: гардеробщица клуба «Каб» и ливерная колбаса из магазина «Деликатесы Мо» на Третьей авеню. Ему нечего сказать о предстоящем бракоразводном процессе мистера и миссис Джилберт Вейл.
Миссис Вейл – дама благородного происхождения и необычайной привлекательности – нанесла своему знатному молодому мужу сокрушительный удар, публично заявив, что хочет избавиться от него ради любовника – Франциско Д'Анкония. Она представила прессе подробный отчет о своем тайном романе, включая описание ночи накануне Нового года, которую она провела на вилле Д'Анкония в Андах. Ее муж пережил этот удар и подал на развод. Она подала встречный иск на половину его состояния, исчислявшегося миллионами, сопровождая его изложением личной жизни мужа, на фоне которой, по ее словам, ее собственная жизнь выглядела совершенно невинно. Все это в красках расписывали газеты в течение многих недель. Но когда репортеры поинтересовались у сеньора Д'Анкония, ему нечего было сказать на этот счет. «Станете ли вы отрицать рассказ миссис Вейл?» – спросили его. «Я никогда ничего не отрицаю», – ответил он. Репортеров удивил его внезапный приезд в город; они полагали, что он не захочет присутствовать при скандале, который вот-вот достигнет высшей точки и выплеснется на первые полосы газет. Но они ошиблись. Франциско Д'Анкония сделал еще одно замечание по поводу своего приезда. «Мне захотелось стать свидетелем фарса», – заявил он.
Дэгни выпустила газету из рук. Затем села и наклонилась, положив голову на руки. Она не двигалась, лишь пряди волос, свисавших к коленям, время от времени резко вздрагивали.
Величественные аккорды музыки Хэйли продолжали литься, наполняя комнату, и, проходя сквозь стекла окон, вырывались на улицы города. Она слушала музыку. Это был ее поиск, ее плач.
***
Джеймс Таггарт оглядел гостиную своей квартиры, пытаясь угадать, который час; ему не хотелось искать часы.
Он сидел в кресле, в помятой пижаме, босой – лень было отыскивать туфли. Свет серого неба в окне резал глаза, еще слипавшиеся от сна. Он чувствовал в голове ужасную тяжесть, предвещавшую боль. Джеймс сердито подумал, зачем он торчит в гостиной. А, да, вспомнил он, посмотреть, сколько времени.
Он перегнулся через ручку кресла, чтобы разглядеть часы на соседнем доме: двадцать минут первого.
Через открытую дверь спальни он слышал, как Бетти Поуп чистит зубы в ванной. Ее пояс валялся на полу рядом со стулом, где лежала остальная ее одежда; пояс был бледно-розовый со сломанными застежками.
– Давай побыстрее, а? – раздраженно крикнул ей Таггарт. – Мне нужно одеться.
Бетти не ответила. Она оставила дверь ванной открытой, и было слышно, как она полощет горло.
«Зачем я все это делаю?» – подумал он, вспоминая прошедшую ночь. Но искать ответ на этот вопрос казалось слишком хлопотным.
Бетти Поуп вышла в гостиную, поправляя складки своего атласного в оранжевую и пурпурную клетку пеньюара. «Она выглядит ужасно в этом пеньюаре, – подумал Таггарт, – намного лучше она смотрится на страницах светской хроники, в костюме для верховой езды». Она была высокой и худощавой – одни кости и суставы, да и те двигались не очень плавно. У нее было заурядное лицо, нездоровый цвет кожи и вызывающе снисходительный взгляд, происхождение которого объяснялось тем фактом, что она принадлежала к одному из самых известных семейств.
– А, черт, – сказала она, не имея в виду ничего конкретного, и потянулась, чтобы размяться. – Джим, где у тебя маникюрные ножницы? Мне нужно подстричь ногти на ногах.
– Не знаю. У меня голова раскалывается. Дома подстрижешь.
– Утром ты выглядишь неаппетитно, – сказала она безразлично. – Как улитка.
– Может, заткнешься?
Она бесцельно бродила по комнате.
– Я не хочу домой, – сказала она, не вкладывая в слова особого чувства. – Не люблю утро. Еще один день, и опять нечего делать. Сегодня днем я пью чай у Лиз Блейн. Может, будет весело, потому что Лиз стерва. – Она взяла бокал и одним глотком выпила то, что осталось в нем с вечера. – Почему ты не починишь кондиционер? Здесь так пахнет.
– Ты закончила в ванной? – спросил он. – Мне нужно одеться. У меня сегодня важная встреча.
– Заходи. Мне все равно. Мы тут и вдвоем поместимся. Ненавижу, когда меня торопят.
Бреясь, он смотрел сквозь открытую дверь ванной, как она одевается. Она долго пристраивала на талии пояс, пристегивала к нему чулки, надевала неказистый, но дорогой твидовый костюм. Клетчатый пеньюар, рекламу которого она увидела в популярном журнале мод, был по своему назначению подобен мундиру – его предписывалось надевать в определенных случаях. Когда подобные случаи возникали, она покорно влезала в пеньюар, а потом столь же покорно сбрасывала его.
Природа их отношений была того же свойства – ни страсти, ни желания, ни настоящего удовольствия, ни даже чувства стыда. Половой акт для них не был ни наслаждением, ни грехом. Он ничего не значил. Они слышали, что мужчинам и женщинам полагается спать вместе, потому так и поступали.
– Джим, почему бы тебе не пригласить меня в армянский ресторан сегодня вечером? – спросила она. – Я обожаю шашлык.
– Не могу, – сердито пробурчал он сквозь мыльную пену на лице. – У меня сегодня будет кошмарный день.
– А почему бы тебе не отменить все это? – Что?
– Ну что там у тебя?
– Это очень важно, дорогая. Это заседание совета директоров.
– Ой, кончай ты про свою чертову железную дорогу. Надоело. Терпеть не могу бизнесменов. Они ужасные зануды.
Он не ответил.
Она лукаво взглянула на него, и ее голос приобрел живую нотку, когда она проговорила с манерной медлительностью:
– Джон Бенсон сказал, что ты не очень-то много значишь на этой своей железной дороге, потому что всем руководит твоя сестра.
– Что? Он так сказал?
– Я думаю, твоя сестра – это что-то ужасное. Я думаю, это отвратительно – женщина, которая ведет себя как какой-то механик, а корчит из себя большую шишку. Это так неженственно. Да что она о себе думает, в самом деле?
Таггарт шагнул на порог и облокотился на дверной косяк, изучая Бетти Поуп. На его лице проступила тонкая улыбка – саркастическая и самоуверенная. Все-таки кое-что нас объединяет, подумал он.
– Может, тебе это покажется интересным, дорогая, – сказал он. – Сегодня я намерен разобраться с ней раз и навсегда.
– Не может быть, – заинтересованно проговорила она. – В самом деле?
– Именно поэтому сегодняшнее заседание совета так важно.