Собственно, любовь Мелеагра к Аталанте — скорее почитание жрицы, чем сексуальная страсть. Он даже смешивает богиню и ее служительницу:
Я видел много страхов и чудес,Но здесь нашёл я ту, что всех чудесней,Грознее: непорочна, девственна богиня,Пред ней, бесстрашный, ощущаю трепет,Люблю и почитаю выше всех богов.
Мелеагр один, среди всех действующих лиц, не поддается мороку страха и раздора, создаваемому царицей. Почему? Потому что он бывал в иных странах, одерживал победы и привык полагаться на себя, на боевых друзей, на благосклонность богов; что ему заботы матери! Но в ее руках до сих пор хранится его смерть….
Непонятно, знает ли сам Мелеагр об этом? Эта неопределенность свойственна и мифу, сохранена она и в трагедии Суинберна. Завязавшийся клубок семейных ссор, за которым — желание наказать принца за непослушание, за предпочтение чужих богов своим родственникам, за выход из системы местных ценностей — растет, захватывая новых участников. Сам царь Этолии стремится помирить жену и сына, но Алфея готова пожертвовать всем и всеми ради сохранения единственной интересующей ее разновидности власти — власти над детьми. И она выступает уже и против мужа. Льются потоки слов о любви и заботе — с требованием смириться и вновь идти «под юбку»:
Умён ты, царь, но лучший ум хромает, 650И справедлив, но рок сильнее правды,И боги с равной силой поражаютУста и честные и лживые, льют кровьСвятого и злодея в прах единый.Довольно мудрых слов, что остужают,Ведь сердце преисполнено огня,От нежности, любви к тебе пылая,Мой сын; и расширяются глаза,Лишь на твое блестящее оружьеВзгляну, о славный; от любви к тебе 660Глаза темнеют, наполняются слезами,Душа пылает, прерывается дыханье….Но Мелеагр с достоинством отстаивает свое право на любовь и служение:Царица, моё сердце прожжено слезамиТвоими, и от жалости ослабли члены,Любовь к тебе стесняет грудь и полнит горем:Тебя узнал я раньше всех, твои глазаИ грудь боготворю, привязан духомК тебе, люблю навеки всей душой.Нет для мужчины ничего ужасней, 720Чем видеть мать свою в тоске, несчастье.Но будь что будет: мы живём лишь раз,Прошедший день вовек не возвратить.Часы и годы нас сильнее, мыВ их власти; Зевс, отец небесный наш,Единый кормчий множества творений,Взгляни на нас скорей и помоги,Иль воздержись, коль хочешь ты иного.
Хор, как и в древнегреческой трагедии, становится усилителем страстей, толкователем тайных побуждений героев. Сбивчиво и дисгармонично звучит он теперь, в постоянных перебоях ритма, хаотических рифмах выражается нагнетание атмосферы недовольства, тревоги, отчаяния:
Зачем же явилась ты,Когда ветры гуляли свободно,Как весенних злаков цветы,Как пена просторов водных?От рожденья горька ты была,Афродита, мать всех раздоров,При тебе радость жизни ушла,И в рыданиях нет перерыва,На земле стало править горе. 780Ибо Жизнь — не то же, что ты,Но добра, спокойна, красива,Плодородна, с лаской во взоре;Не имели жала желанья,Смерть — оружья, шипов кусты,Так зачем ты здесь объявилась,Чьё из пламени одеянье,Ты, что губишь сердца мечты;Ты из моря зачем просочилась,Как из рваной сумы — зерно,Как с большого костра — полено,Рознь неся и болезнь, прикатилась?Так зачем стало в мире темно?Розе — шип, страсти — жало дано?..
Тема бунта против миропорядка (богов) беспокоила Суинберна, тревожит она и героев. Всех, кроме Мелеагра. Он — пример внутреннего спокойствия и готовности встретить гибель. Но разве гибель ждет не всех? Остальные персонажи действуют так, как будто способны обмануть судьбу.
Здесь в игру вступает последний, роковой персонаж. Девица Аталанта, выкормленная медведицей в диком лесу и оставшаяся дикаркой, девственница Артемиды, приглашенная именно с целью умилостивить богиню. Не отличаясь особым умом и чуткостью, она принимает как должное поклонение Мелеагра, не замечая до времени клубка бедствий, завязанного самим ее появлением. Собственно, и в дальнейшем эта девица ничем замечательным не отличилась, а в конце жизни вообще была превращена в львицу за нечестие перед богами. По-видимому, она есть просто орудие высших сил, неспособное к самостоятельным поступкам.
Ее знать Этолии встречает с еще большей злобой:Надеть ей жертвенный венок и перерезать горло,Кровь выпустить и дух — такою жертвой смогутМужи добиться помощи богов, хранителей удачи;Живая ж бесполезна, будь она бутономНа клумбе или спелым, сладким фруктом,Созревшим для услады ртов мужских и ласк,Иль хоть носи она копьё и тяжкий щит.Скорей корова рогом одолеть быка сумеет,Поборет жениха невеста или бога — человек.Такую же я вижу здесь нелепость: всякой вещи 950Свой путь — одно изменишь — и испортишь всё!
Аталанта ошарашена враждебностью тех, кто, собственно, ее и приглашал. С обидой она рассказывает о тяготах своего служения богине охотников, и предлагает желающим поменяться ролями:
Что я сказать ещё должна? Клянусь вам,Богами света, телом девичьим своим,Любою клятвой, что скуёт язык и волю злую:Я не горда и не высокоумна,Короны не желаю, славы и трофеев;Вы тут пируйте, жуйте, объедайтесь,Орите и без музыки скачите сыто,Наполнив воздух диким пеньем, рвите струны,В цимбалы бейте, колотите, как безумцы,Перебирая непослушными ногами, 1020Одни; к вам не приду, но помолившись,Богам воздав дарами за щедроты,Уйду; меня здесь больше не увидят.Зачем же вам освистывать меня,Стыдить за жизнь мою, как если бы онаЗавидна вам была, а я ворую славуИ имя доброе у вас…
Перессорившись, все отправляются на охоту за вепрем. Охота удачна — Аталанта и Мелеагр поразили зверя. Но тут-то и разражается гроза:
Знай, что при разделе окровавленной добычиСо спором громким твои братья предложилиКабанью голову и устрашающую шкуруОставить как святыню, чудо в Калидоне;И многие к тому склонились, но твой сын,Могучими руками обхватив объём волос,Швырнул со стуком ту бесформенную кучуПод ноги девы, говоря: «Твоя, а не моя, добыча,Твоей рукою, для тебя она была убита,И все хвалы тебе назначил Бог»; и засмеялась 1530Она, как утром, что пришло на смену ночиСвященной, небо улыбается, краснеет (…)И прочь пошла она. Тут крикнул кто — то: «Эй,Неужто губы аркадянка всем нам прострелила,Из — за девчонки всем лишиться нам добычи!»Тут все за ней гурьбою поскакали, злобясь,Сорвав с её волос цветочную корону, тотчасОтняли шкуру вепря, всячески позоря,Лишь Мелеагр, как лев ручной, хозяйку защищая,На них напал, остановил и, как пожар лесной,Крушил и разгонял, ударов много получая; а она 1550Не подняла руки и не вмешалась: и Плексипп,Крича: «Вот за любовь, дружок, расплата»,На Мелеагра ринулся, но тот копьём преострымПробил ему и рот и щёки; и тогда ТоксейНапал без крика, говоря ударом; но слова копьяНапрасны были, хоть злобны, и землюСотряс он, падая, в бок получив удар,И пена лошади его обрызгала лицо убийцы,Лицо твоего сына запятнала; недвижимы,Безгласны стали павшие. Сказал тогда Эйней,Что в гибели они своей повинны сами, небоРазгневав глупостью; дразнящие судьбу падут…