А вагонетка все мчалась и мчалась. Впереди я увидел стрелку, путь раздваивался. Если бы стрелка была повернута прямо, то я, быть может, не докатился до того, до чего докатился. Там, прямо впереди, был тупик, я увидел его в свете фонаря. В этом тупике стояло три-четыре вагонетки, таких же, как моя. Но стрелка была повернута направо, на главный путь, и, миновав тупик, вагонетка покатила дальше со скоростью не меньше полсотни километров в час.
Наконец вроде бы уклон стал выдыхаться, и чертова тележка заметно сбросила ход. Мне оставалось только ждать, когда она остановится совсем.
И она остановилась. Остановилась, накатившись буферами на целый поезд из таких же вагонеток, стоявших рядом с подземным перроном. Но туннель на этом не заканчивался, главный путь тянулся куда-то дальше, правда, теперь он шел уже в гору…
Я вылез из вагонетки. Фонарь светил заметно тусклее. Батарейки могли сесть окончательно, и тогда меня ждали крупные неприятности. Сомневаюсь, что я смог бы на ощупь пройти по туннелю те двадцать пять — тридцать километров, что проехал за полчаса катания в вагонетке.
О продолжении путешествия мне не думалось. Для первого раза было вполне достаточно. По распорядку уже наступил отбой и пора было в койку. Конечно, Алик уже призвал дежурного, они добрались до туннеля и теперь думают, в какую сторону я направился. Если они пошли искать под уклон, значит, через два-три часа могут со мной встретиться. Если в другую сторону… Хрен его знает!
На подземном перроне была лесенка, чувствовалось движение воздуха. Может, тут и до выхода недалеко? И вместо того чтобы идти по туннелю обратно, я стал подниматься по этой лесенке. Через двадцать стальных ступеней оказалась площадочка, а влево — узкий — двоим не разойтись — сводчатый туннель, откуда тянуло свежим воздухом, и я прибавил шагу, думая, что скоро выберусь… Я
протопал около часу, но туннель что-то не кончался.
Кончился он тупиком, когда на моих «Командирских» было уже часа три ночи, а фонарь светил так, будто вместо лампочки в нем была гнилушка. Одно утешало: в тупиковой стенке были скобы, а свежий — более-менее — воздух тянул сверху. По скобам я и полез, хотя сил у меня оставалось чуть больше, чем у курицы. К тому же организм, который приучили за столько месяцев к режиму, очень не хотел лезть куда-то в четвертом часу утра. Он спать хотел, этот организм.
Я лез. Переставлял правую ногу, опираясь на левую и держась за верхнюю скобу двумя руками. Потом поднимал левую ногу к правой и, опираясь на Них, переносил руки на более высокую скобу, сперва одну, потом другую. Ощущение недоваренности меня не покидало. Как я не заснул, пока лез — трудно сказать.
Фонарь погас, когда скобы кончились, и я очутился на обрезе квадратной шахты, из которой вылез наружу. Я перевалил через бетонную горловину шахты и оказался на полу, но пол этот, судя по всему, был не искусственного происхождения. Под ногами лязгнуло железо; я ощупал железяку и понял, что это была решетка, которой когда-то перекрывали шахту. На мое счастье, тот, кто уже прошел этим путем, вынужден был эту решетку сорвать. Судя по тому, как были искорежены толстые, сантиметровые прутья, из которых была сварена решетка, этот товарищ использовал взрывчатку. «Спасибо» я ему сказал, мысленно, конечно.
Ощупав стены, я уловил: это уже не туннель, а пещера. Будь я способен соображать получше, то, может быть, и вовсе расстроился. Сооружения, которые человек долбит под землей, всегда имеют выход, через который другой человек может вылезти (если его, конечно, не замуруют). А вот природа — главным образом, вода — долбит под землей все, что хочет. Очень могло быть, что на мою фигуру она дырку не рассчитала.
Пошел я туда, откуда тянуло свежим воздухом. Пещера раза три виляла из стороны в сторону, но воздух становился все свежее, а потому я шел, вытянув одну руку вверх, чтобы не треснуться о потолок. И не прогадал. Из-за очередного поворота забрезжил свет.
На часах было 5.32 утра по среднеевропейскому времени. Я выбрался из дыры, через купу можжевеловых кустов на склон лесистой горы и сел на мокрую траву. Сосны, можжевельник, целая куча летних утренних запахов обрушилась на меня. Впечатление было такое, что выпил чего-то очень крепкого, не в меру. Однако время на часах меня немного отрезвило. «Надо хоть к подъему успеть!»
— подумалось мне.
Отчего-то мне казалось, что, поколесив в недрах земли, я далеко от родной части не отошел. Сосны, горки и все прочее выглядели знакомо. Я даже подумал, что, поднявшись на вершину горки, я рано или поздно упрусь в наш забор. А там — дело техники.
Пройдя метров с полсотни вверх по склону, я вышел на дорогу. Неширокую, но гладкую, с аккуратными кюветами. Точно такая же дорога вела к нашему КПП. Мне даже казалось, что я узнаю какие-то детали — наверное, с неспанья. И я пошел по этой дороге в полной уверенности, что с каждым шагом приближаюсь к родной части, к грядущему завтраку и неизбежному дембелю. Но на самом деле я уходил от них все быстрее и быстрее.
Я действительно увидел впереди забор, ворота, но не те. Не наши. И тут я услышал слова, которые отлично знал с самого раннего детства:
— Хальт! Хенде хох!
Я и сам эти слова не раз произносил, когда играл в войну с корешками-детдомовцами. Но тот, кто стоял у меня за спиной, не играл. И произнес он эти слова не кривляясь, как русский Иван, а вполне серьезно. Потому что это был его родной, немецкий язык. И не оборачиваясь, я почуял, что в спину мне глядит не только человек, но и ствол. О том, что гэдээровские «гренцеры» ребята отнюдь не сахарные и всегда готовы бить на поражение тех, кто не выполняет их распоряжений, мы слыхивали. «Залез в погранзону!» — подумал я. Это было хреново. Конечно, измену Родине мне так просто не пришьешь, но бесед с особистами и замполитами впереди светило очень много… Я совершенно четко понял, что сейчас главное — не выступать и вести себя прилично. А раз так, то надо было поднять руки, остановиться и ждать дальнейших указаний.
Но тут из-за кустов на дорогу неторопливо вышел человек в форме. Разумеется, увидеть кого-то в советской форме я не ожидал. Я ожидал увидеть знакомую серо-зеленую — один к одному, как у бывшего вермахта, — форму наших меньших классовых братьев. Однако это была совсем не та форма, а какого-то иного, никогда не виданного мною в натуре оттенка. Правда, мне такую доводилось видеть на одном из учебных пособий… И оружие, которое держал в руках этот парень, я узнал. Это был 9-миллиметровый израильский автомат «узи» под патрон от немецкого «люгер-парабеллума»…
Сердце сжалось, екнуло и чуть не застопорилось. «Бундесы!» — только здесь я понял, что влип капитально и основательно.
Плен без войны
Голова у меня работала плохо. Тот бундес, что спереди, деловито подошел ко мне, охлопал карманы, подмышки, рукава. Второй что-то бубнил, видимо, в рацию. Передний вытащил из моего кармана военный и комсомольский билеты, спрятал их себе в планшетку, а затем ловким движением опустил мои руки вниз, защелкнув на них браслетки. Второй, зайдя сзади, расстегнул ремень у меня на поясе и снял его вместе с фонарем. Подкатил джип с зарешеченными стеклами, мне открыли заднюю дверь и показали автоматом:
— Ком, битте!
В машине бундесы усадили меня посередке между своими плотными задами и всю дорогу молчали. Видно было, что они немного озадачены, но знают, что задавать мне вопросы — не их дело. Они задержали, а спрашивать должны другие. Те, кому по штату положено.
Ехали недолго, а то я бы все-таки заснул. Ночь-то я проболтался, к тому же в машине, да на ровной дороге, да под шум мотора — отчего не поспать? Все равно теперь от меня ничего не зависит.
Но задремать времени не оказалось. Джип подкатил к какому-то обсаженному деревьями забору из металлической сетки, притормозил, чтобы какие-то молодцы в камуфляже могли заглянуть к нам в кузов, а потом покатил дальше, миновав этот ихний КПП. Попетляв по аллеям мимо аккуратно подстриженных кустов, водила подогнал джип к небольшому дому со стеклянными дверями. Мне показали на дверь: мол, вылазь!