Огромные холодные волны лизали высокий борт корабля. Мари повернулась к Озерову, и ей вдруг стало холодно в ее купальном костюме.
— Простите,— сказала Мари,— я что-то замерзла, проводите меня.
Он молча взял ее под руку, и они направились к трапу, ведшему вниз, во второй класс. Пройдя бесконечными коридорами, спустившись по бесчисленным лестницам, добрались наконец до своих кают...
По случайному, разумеется, стечению обстоятельств одноместная каюта Мари была почти напротив каюты Озерова.
— Заходите, буду рада,— сказала она на прощание.
— Спасибо, зайду,— Озеров улыбнулся,— а вообще надеюсь увидеть вас завтра наверху.
— До завтра.
— До завтра.
ГЛАВА 7. ОКТЯБРЬ 1940 — ОКТЯБРЬ 1965
Есть места на земле, пейзажи, которые будят воспоминания, вызывают грустное или блаженное настроение, рождают неясные радостные или мучительные тревоги.
Море клонит к романтике, к мечтам и воспоминаниям. Мечтать лучше вдвоем. Когда один — остаются воспоминания.
Холмер сидел в «трансатлантическом» шезлонге, устремив куда-то неподвижный взгляд.
С левого борта «Атлантиды» мигали цветные огоньки,местами ночь словно сгущалась — корабль проплывал мимо Сардинии с ее гористыми берегами. Над невидимым горизонтом висел красный светильник. Он тускнел, стирался, потом становился ярче, на мгновенье вспыхивал горячим рубином, посылавшим во все стороны раскаленные лучики, и снова тускнел. Это был вращающийся маяк.
Звезды в небе светили все так же неярко. Откуда-то из глубины корабля доносилась музыка, заглушавшая ритмичный рокот машин, иногда из открытых окон кинозала слышались стрельба и крики. Стюарды, словно белые привидения, скользили по палубе, замедляя шаг у занятых кресел, а потом, убедившись, что в их услугах не нуждаются, исчезали в темноте.
Возле шезлонга Холмера в стакане давно выпитого виски дотаивали кусочки льда, потухшая сигара свалилась на поднос. Но он не замечал этого. Не замечал ни огоньков на горизонте, ни звезд, ни музыки.
Он был сейчас в Женеве, которую покинул два дня назад. Нет, он был в другой Женеве. В той, куда приезжал в октябре 1940 года, двадцать пять лет назад. Двадцать пять лет! Сколько бы ни повторял себе Холмер эту цифру, она все равно поражала. Ему было тогда тридцать пять лет. Многообещающий ученый, блестящий офицер, хороший спортсмен да и недурен собою.
Конечно, не будь его отец биржевым спекулянтом, возможно, вся жизнь Холмера-юниора сложилась бы по-другому, и стал бы он таким же напыщенным ничтожеством и бездарностью, как этот Боб Девис, его «помощник». Его навязали Холмеру, потому что Девис-старший — миллионер и финансовый воротила — главный «жертвователь» Нью-Орлеанского университета, где Холмер заведует кафедрой антропологии.
Но как раз когда он, Холмер, кончал университет и готовился и кипучей деятельности бездельника и кутилы, отец в некий «черный понедельник» разом потерял на бирже все свои миллионы и застрелился.
Холмер тяжело перенес удар и, особенно,— мгновенно изменившееся к нему отношение. Экзамены, во время которых раньше ему, махнув рукой, ставили хороший балл, пришлось сдавать по-настоящему, а по вечерам прирабатывать, секретарствуя в конторах у «друзей» отца.
Самолюбивый, с твердым характером, он вгрызался в науку. Буквально за месяцы наверстывал он годы, и в конце концов сдал экзамены настолько блестяще, что был оставлен при университете. Его стали уважать. Этот разорившийся миллионерский сынок доказал, что обязан своим положением не деньгам отца.
Молчаливый, сухой, необщительный, весь ушедший в науку, Холмер быстро сделал карьеру. В тридцать пять лет он был уже профессором, имел научные труды и даже учеников.
Грянула мировая война, и хотя Соединенные Штаты вступили в нее лишь в декабре 1941 года, все ожидали этого. Американские офицеры бесчисленных секретных и полу-секретных служб намного раньше наводнили многие страны Европы.