Я энергично закивал, и мсье Иван рассмеялся.
– Можешь не волноваться на этот счет, молодой человек. Я часто беседую с мсье Ландовски и знаю, как он ценит твое присутствие в своем доме. Ну как, договорились? – Я упрямо покачал головой. – Ба! Можешь поверить мне на слово: жизнь происходит в общении с другими людьми, и нет худшего наказания, чем одиночество. Я действую в твоих интересах.
Я смотрел в окно, но мсье Иван продолжал:
– Кроме того, эти молодые люди остались без родителей и рано познакомились с жизненными тяготами, как и ты. Я считаю, что тебе будет полезно проводить время с ними. – Когда я не отреагировал, он вздохнул. – Ну, хорошо. Если ты согласишься, я обещаю воздерживаться от критики в течение целого урока, и ты сможешь играть все, что захочешь. Это редкая возможность. Со старшекурсниками я не позволяю себе идти на такие послабления. Ты согласен?
Я чувствовал, что отказ от его предложения невозможен, и молча пожал протянутую руку.
– Превосходно. Я позвоню мсье Ландовски и получу его разрешение, потом свяжусь со своим бывшим учеником. Merci, petit monsieur. Увидимся во вторник.
– Боже мой, мальчик! Даже не говоря об остальном, эти визиты только усилят твою благодарность мсье и мадам Ландовски.
Эвелин не ошиблась в своей оценке сиротского приюта «Apprentis d’Auteuil». Он имел поистине готический вид с прогнившими оконными рамами и замшелой кирпичной кладкой. У железных ворот нас встретила высокая, костлявая женщина по имени мадам Ганьон, которая впустила нас внутрь и провела по бетонному переднему двору.
– Я оказываю эту услугу лишь по просьбе молодого мсье Будена. На самом деле у нас нет времени следить за дополнительным ребенком. Известно ли вам, мадам, сколько сирот у нас собралось после великой войны? У меня не осталось даже квадратного дюйма свободного места.
– Мадам Ганьон, я знаю, что мсье Ландовски и мсье Иван чрезвычайно благодарны вам за то, что вы разрешили Бо проводить немного времени вместе с этими детьми.
– Не знаю, что хорошего это может дать мальчику. Он не говорит, поэтому я не смогу понять, какую пользу ему принесет наша игровая площадка.
– Мадам Ганьон, мсье Ландовски просил передать, что он собирается внести вклад в содержание приюта.
– Пусть будет так, мадам, если это очистит его душу. Многие парижане, страдающие от угрызений совести, делают пожертвования, которые пока что позволяют нам держать двери открытыми и кормить детей. Если бы мсье Ландовски действительно хотел внести вклад, он счел бы уместным обеспечить некоторых детей любящими приемными родителями.
При этих словах Эвелин сердито нахмурилась и указала на меня. Мадам Ганьон приподняла брови.
– Ну что ж, детям пора выходить на свежий воздух. Они пробудут здесь только час, так что я прошу вас вернуться вовремя, мадам Эвелин. После отдыха и игр я выведу мальчика за ворота, и он больше не будет у меня на попечении.
– Понимаю, мадам Ганьон, – сказала Эвелин.
Костлявая женщина повернулась на каблуках и вошла в приют. Массивная деревянная дверь захлопнулась со стуком, от которого по двору раскатилось гулкое эхо.
– Бог ты мой! Не мне судить эту женщину, Бо; у нее трудная работа, но мне кажется, что у нее в жилах течет не кровь, а раскаленная лава. Все же я верю, что дети, за которыми она ухаживает, окажутся приветливее. Помни, я отлучусь только на час. Постарайся интересно провести это время, cheri. Хочешь, я возьму это?
Эвелин взялась за футляр со скрипкой, который был у меня в руках после недавнего урока с мсье Иваном. Я рефлекторно вцепился в него. Это была моя самая большая ценность, и мне пришлось бороться с мыслью, что Эвелин хочет отобрать ее у меня.
– Хорошо, Бо. Можешь оставить скрипку при себе, если хочешь.
Двери «Apprentis d’Auteuil» снова распахнулись, и дети высыпали на передний двор.
– Ну и ну. – Эвелин покачала головой. – В некоторых зимних пальто больше дырок, чем в швейцарском сыре. Удачи тебе, маленький Бо. Скоро увидимся, – добавила она и вышла через железные ворота.
Я часто гадал, что чувствовали древние рабы, когда ждали выхода на арену многолюдного римского Колизея, где им предстояло встретиться со львами. Теперь я знал.
Разница в возрасте поразила меня. Некоторых обитателей приюта едва ли можно было назвать детьми, в то время как другие были не более двух-трех лет от роду, и их выводили за руку. Передний двор быстро заполнился людьми, и на меня стали бросать подозрительные взгляды. Некоторые дети доставали мелки из карманов и начинали рисовать квадраты на земле. Другие перебрасывались старыми резиновыми мячами. Я просто стоял посреди этой бурной деятельности и оглядывался по сторонам, не представляя, что делать дальше.