Вопрос о таинстве любви был на протяжении 10 лет после “Полуденного раздела” постоянной темой творчества Клоделя. И опять в “Атласном башмачке” он как бы подводит итог, поэтический и философский. Страсть предстает как необходимость, навязанная и желанная Богом и одновременно запретная, греховная. Герою Клоделя нужен этот опыт любви, подобной раскаленному мечу, что “пронзает душу”, чтобы понять самого себя и осуществить свою судьбу, и в высшей перспективе освободиться от тяжести материального мира. Именно как преддверие такого освобождения следует вероятно читать буффонный и абсолютно фантазийный Четвертый День, весь проходящий на воде. “Даже грехи служат”[110]: любовь — страсть в мире Клоделя становится одним из путей к Благодати, женщина — приманка в руках Провидения, тайный зов к миру иному через обманчивые обольщения любви. Земная трагедия героев — лишь эпизод в грандиозной драме мироздания, где их душам суждено пребывать в вечном единстве?
“Избавление плененных душ” — эта последняя фраза “Атласного башмачка” звучит как триумфальное освобождение, высший момент радости. Вся пьеса и есть, в сущности, прославление радости, приятие всего Творения в надежде увидеть за ним Творца.
Несмотря на все комментарии, а их написано великое множество, пьеса Клоделя продолжает притягивать мерцанием неисчерпаемых смыслов, сохраняя способность в разные периоды жизни открываться нам по–новому. И в разные эпохи тоже. Наша — мондиализации, рождения нового мира без границ, неожиданно в новом свете освещает и выводит на первый план столь дорогую Клоделю, и поэту, и дипломату, утопию единения человечества, его размышления о том, что все люди между собой связаны, и нет ни одного события в любой точке земного шара, которое не отозвалось бы тем или иным образом в каждом из нас.
Екатерина Богопольская
Etiam peccata
Со дня своего обращения во время пения Magnificat, Песни Пресвятой Богородицы “Величит душа Моя Господа”[111] в соборе Парижской Богоматери на Рождество 1886 года Клодель сохранил и перенес в свое творчество поклонение женщине–спасительнице. Как он сформулирует это уже на закате жизни: “Для меня женщина всегда представляет четыре ипостаси: либо человеческую душу, либо Церковь, либо Пресвятую Богородицу, либо Премудрость Божью. Нет ни одной женской фигуры во всем моем творчестве, которая не обладала бы какими–то чертами Премудрости”.
“Атласный башмачок” — главное тому подтверждение. Но и в ранних произведениях Клоделя можно найти зачатки того совершенного женского образа, который воплотится в донье Пруэз. Уже в его первой драме “Златоглав” (1889) появляется таинственный женский образ Принцессы. Наследница утонченных принцесс модного в ту эпоху символистского театра, она должна спасти героя, Златоглава, от гордыни, которая вселяет в него безумные мечты о могуществе.
И если она все–таки спасает его, то ценой собственного страдания: нужно было, чтобы Златоглав увидел ее распятой на дереве, чтобы открыть в себе чувство сострадания. Здесь мы уже находим начало того, что станет спасительным страданием Пруэз.
В “Городе” (1891) Лала дает следующее определение себе и женщине вообще: “Я — обещание, которое не может быть выполнено”, тем самым она определяет роль женщины как искусительницы, которая в дальнейшем способна научить своего избранника преодолеть искушение. В поэме в диалогах “Кантата для трех голосов” (1913) предстанут три женские фигуры разного возраста, все три — влюбленные и разлученные со своим избранником — женихом, далеким супругом, умершим мужем. Благородная красота с потусторонним ликом, обещание счастья, которое не достижимо в этом мире, необходимое отсутствие — таковы основные составляющие этой искупительной женственности.
Но вдруг поперек этой схемы вступает другой женский образ, Изе, из “Полуденного раздела” (1905). Очень земная и чувственная, она напоминает о другой героине, столь близкой ей по имени, — об Изольде. Однако уже к финалу этой драмы Клодель чувствует необходимость придать ей другие черты — лик потусторонний, проступающий сквозь смерть, и появляется “женщина, исполненная красоты, развернутой в высшей красоте”[112], то есть преображенная. Между Изе и Пруэз, которая ей наследует, заменит ее, растворит в себе, — двадцать лет, наполненные для Клоделя познанием разлуки с реальной возлюбленной и любовной тоски, новой встречей с ней и наконец преображением невыносимой жизненной ситуации через творчество.
Etiam peccata: Клодель берет эпиграфом к пьесе высказывание, приписываемое Блаженному Августину, которое в самом тексте пьесы будет подхвачено Ангелом Хранителем. Именно Ангел Хранитель придаст ему будоражащий смысл формулы не только парадоксальной, но и очень смелой с теологической точки зрения: “Даже грех! Грех тоже служит”. В другом тексте Клодель приблизит эту формулу к высказыванию святого апостола Павла “Притом знаем, что любящим Бога, призванным по его изволению, все содействует ко благу” (Рим. 8, 28), так же как и выражение felix culpa, “счастливая вина”, извлеченное им из латинского гимна Exultet[113], “О, счастливая вина, заслужившая столь славного Искупителя. О, воистину необходимый грех Адама, который изглажен смертью Христа!”.
112
Клодель П. Полуденный раздел / Пер. с фр. А. Наумова, Е. Наумовой. М.: ГИТИС, 1998. С. 106.
113
“Да возрадуется множество ангелов”, древний пасхальный гимн, который по–латыни называется Exultet. В этом гимне находит выражение формула христианского богословия Felix culpa.