Я хочу, чтобы ты умер не в постели, но сокрушенный несколькими могучими ударами, один, на вершине мира, на какой–нибудь нечеловеческой вышине, под черным небом, полным звезд, на Великом Плато, откуда берут начало все реки, в центре страшного Плато, что день и ночь разрушается планетарным Ветром!
И никто никогда не узнает, где тело Альмагро ждет встречи с Богом.
АЛЬМАГРО Вы предлагаете мне всю Индию к югу от Лимы?
ВИЦЕ–КОРОЛЬ Она там, и ждет тебя.
АЛЬМАГРО Я согласен. Тем хуже для вас.
ВИЦЕ–КОРОЛЬ Возьми этот кусок моей Америки, Альмагро. Схвати ее за хвост. Я буду следить за тобой.
Если тебе не хочется любить меня, ты можешь заранее ковать свою ненависть. Я постараюсь, чтобы у тебя не было недостатка в поводах.
СЦЕНА IV
ТРОЕ ЧАСОВЫХ
Ночной дозор на крепостной стене Могадора. В просветах между бойницами можно видеть переливающееся в лунном свете море.
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ Слушай! Снова начинается.
ВТОРОЙ Я ничего не слышу.
ТРЕТИЙ Можно не опасаться, что мы услышим сегодня еще что–нибудь. Господи! Я и так сыт по горло. О–ля–ля! Ну и крик же он испустил.
ВТОРОЙ Так кричат, когда уже затронули самую фибру.
ПЕРВЫЙ Какую фибру?
ВТОРОЙ А это уже — дело палача. У одних она вот тута, у других — вон тама. Ну чего говорить, фибра, и все тут.
ТРЕТИЙ Теперь с доном Себастьяном покончено. Ему теперь начхать на это.
ПЕРВЫЙ De profundis[55].
ВТОРОЙ Святой Иаков, изображение которого он всегда хранил при себе, уж поможет ему перейти загробную таможню.
ТРЕТИЙ Бедный дон Себастьян!
ПЕРВЫЙ Не называй имена.
ТРЕТИЙ Да и в самом деле он нас грязно предал.
ВТОРОЙ А что ему делать–то было? С той поры, как эта проклятая сука Пруэз…
ПЕРВЫЙ Кому сказал, не называй имена!
ВТОРОЙ … с того момента, как наша старуха вышла замуж за нашего старика, ему пришлось сматываться. Куда лучше, как не к туркам?
ТРЕТИЙ Я бы, черт побери, тоже так поступил, если бы мог.
ПЕРВЫЙ Не ори так! Ты же знаешь, что наш старик любит прогуливаться ночью. И хотя поверх белого он всегда надевает черный плащ, его все равно видать. Глаза у него блестят, как у кошки.
ТРЕТИЙ Ничего, надейся, я еще прижму его как–нибудь в теплом месте. Будь я тогда мелкой рыбешкой, если не всажу ему пулю!
ВТОРОЙ (хватаясь за ружье) Кто идет?
СЦЕНА V
ХОЗЯЙКА МЕБЛИРОВАННЫХ КОМНАТ, ДОН ЛЕОПОЛЬД АВГУСТ.
Совершенно очевидно, что мы не можем далее отказывать воображению наших зрителей этот ряд окошек, наверху, под колосниками, отштукатуренных в приятно розовый
или голубой цвет, типичный для Генуи, которые для нужд местного колорита мы перенесли в Панаму. Каждое окошко украшено связками стручкового перца и чеснока. Посредине
небольшой балкон. Телесное присутствие дона Леопольда Августа сведено к его куртке, привязанной шнурками к верху штанов, подвешенной на крючок удочки и надутой воздухом. Впрочем, это не мешает ему раскачиваться на привольном послеполуденном бризе в своего роде танце, величавом и игривом одновременно.
ХОЗЯЙКА (выбивая палкой пыль из дона Леопольда Августа) Пам! Пам! Пам!
ДОН ЛЕОПОЛЬД АВГУСТ (на каждый удар отвечает фонтаном пыли) Пуф! Пуф! Пуф!
ХОЗЯЙКА (бьет снова и снова) Пам! Пам! Никогда бы не подумала, что в ученом может быть столько пыли. Пам! А ну–ка, получи еще, старина Филипп Август!
Не повезло, однако. Два дня в Панаме, и — каюк! Всего–то успел снять шляпу да обтереть пот,
И вот нате вам, стрела лучника Аполлона, как сказал бы наш секретарь мирового судьи,
Уложила его, всего почернелого, на мостовой. Еще один, которому письмо к Родриго не принесло счастья!
Так чего же так усердствовать и хранить его?
Отдай его мне, Леопольд! Позволь ему упасть!
Не хочешь? Прошу тебя!
(Еще удар.)
Умоляю!
(Удар.)
Мне обязательно нужно это письмо, чтобы пьеса продолжалась и не зависла так по–глупому между небом и землей.
Посмотри, видишь там внизу — господин и дама ожидают нас, в печали.
Смиренно представляю мое прошение благосклонному вниманию вашего Великолепия.