— Вы сохранили жизни тысячам людей! — возразила Филатова. — Вы почти всегда делаете невозможное! Но спасти уже погибшего человека не способен никто!
Сеченов молча кивнул, и взгляд его застыл, утопая в тяжёлых воспоминаниях.
— Никак не могу с этим свыкнуться… — негромко произнёс академик.
Он секунду молчал, потом встрепенулся и посмотрел на Филатову:
— Ступайте, Лариса Андреевна! Я закончу здесь самостоятельно. На сегодня вы свободны, спасибо за помощь.
Филатова отложила зажим и печально направилась к выходу из операционной. У порога она обернулась, бросая на Сеченова грустный взгляд. Академик вновь склонился над обезображенным черепом Нечаевой, но замершие вокруг киберассистенты продолжали безучастно стоять, не шевелясь. Филатова тоскливо вздохнула. Это бесполезно, пациента не спасти. Он знает об этом лучше кого бы то ни было. Но будет продолжать попытки до тех пор, пока мозг не умрёт прямо на операционном столе. Сеченов не умеет иначе. Она покинула операционную, и автоматический доводчик плавно закрыл за ней гермодверь.
— Доктор Филатова! — окликнул её взволнованный женский голос. — Лариса Андреевна! Подождите, прошу вас!
По дальнему коридору к ней спешила немолодая женщина в форме полковника КГБ. Копошащиеся вокруг роботы-уборщики услужливо расступались, пропуская бегущего человека. В тусклом свете дежурных ламп, освещающих ночные безлюдные коридоры, их силуэты отбрасывали причудливые тени, напоминая ползущих по полу бесплотных зловещих монстров. Филатова остановилась.
— Слушаю вас, товарищ полковник.
— Я Муравьёва! — выдохнула женщина в форме, останавливаясь перед ней. — Зинаида Петровна Муравьёва, мать Екатерины Нечаевой! Вот мои документы! — Она торопливо протянула ей сжатые в кулаке красные корочки офицера КГБ.
— Не надо документов… — тихо произнесла Филатова, осторожно беря руку Муравьёвой в ладони. — Мне… — С её ресниц сорвались слезинки. — Мне очень жаль…
— Но как же… — Муравьёва ошарашенно переводила взгляд с неё на двери операционной и обратно. — Дмитрий Сергеевич… Он же ещё в операционной… Может, Катюшу ещё можно спасти…
Филатова медленно покачала головой, смахнула слёзы и негромко ответила:
— Она погибла почти сразу. Мы сделали всё, что только может сделать нейрохирург. Но погибшего человека спасти невозможно.
Полковник Муравьёва побледнела и устремилась к операционной, но Филатова сжала ей руку, не пуская.
— Мне… — в голосе Муравьёвой вибрировала боль, — мне надо её увидеть… Пожалуйста…
— Не надо. — Филатова осторожно потянула её назад. — Я ассистировала академику Сеченову шестнадцать часов… Поверьте мне: вам лучше её не видеть. Иначе будет ещё больней.
— Но почему он ещё там?.. — умоляюще прошептала Муравьёва.
Но Филатова лишь грустно покачала головой:
— Пойдёмте, Зинаида Петровна, я вас провожу.
Во взгляде Муравьёвой угасла последняя надежда, она безвольно развернулась и побрела назад по широкому полутёмному коридору, тускло отсвечивающему стерильной чистотой.
Из операционной Сеченов вышел спустя два часа. К тому времени кибернетические санитары унесли тело умершей Нечаевой и поместили её мужа в пенал реанимационной установки. Сеченов убедился, что во всех протоколах поведения роботов установлен запрет на приближение к ёмкостям с нейрополимером, и направился домой. Тяжёлая операция измотала его психологически, и не хотелось ничего, кроме как рухнуть на кровать и провалиться в забытьё. Тихую вибрацию сигнала экстренного вызова академик ощутил не сразу. Он нащупал в кармане халата персональный пульт универсального управления, вгляделся в его экран и замер.
Экстренный вызов шёл из лаборатории, в которой погиб Захаров. С того рокового дня эта лаборатория была выведена из эксплуатации и использовалась для хранения агрессивного нейрополимера. Уничтожить первичный образец, ставший могилой лучшего друга, Сеченов так и не решился. Поначалу он часто заходил туда, но с каждым разом делать это становилось всё тяжелее, и вскоре кроме обслуживающих роботов других посетителей там не осталось. И вот сейчас установленная в лаборатории камера показывала, что в ванне с первичным образцом сидит человек. В темноте разобрать подробности было сложно, но очертания силуэта не оставляли сомнений: в ванне кто-то был.