Расстегнув браслет, он с маху швырнул часы на керамическую плитку пола. В рюмочной наступила тишина. Фальков встал и, набычившись, посмотрел вокруг. Посетители отводили глаза, настороженная тишина сменилась обычным приглушенным гулом.
– То-то!
Он поднял хронограф. Тот был цел и невредим.
– Сволочь!
Нетвердой походкой Фальков направился в туалет. Всклокоченный мужик с осоловелыми глазами, бессмысленно глядя в зеркало, застегивал ширинку. Фальков протянул ему часы.
– Держи, дружище, дарю!
«Дружище» сноровисто принял подарок, осмотрел его и немедленно исчез.
– Хоть бы спасибо сказал! – укоризненно сказал Фальков ему вслед.
Вернувшись в зал, он взял еще сто граммов и бутерброды с сырокопченой колбасой и сыром.
– За успех, дядя Веня! – он в два приема выпил водку, быстро проглотил бутерброды. Появился аппетит, и генерал заказал грилевого цыпленка и еще двести грамм.
Ничего они не сделают! Сейчас не те времена. Вон, по телевизору показывают: взяли одного профессора с поличным – кадровому американскому разведчику секрет нашей торпеды продавал! На магнитофон все записали, на видео… Раньше шлепнули бы профессора в два счета без всяких разговоров да заклеймили позором на вечные времена… А теперь не так: и адвокаты стеной на защиту встали, и общественность хай подняла… Дескать, и разведчик-то бывший, и торпеда не секретная, и видеозапись нечеткая… Американца помиловали и отпустили, а профессора судили-рядили да дали условно в конце концов…
Фальков и не заметил, как обглодал все кости и допил водку.
Ну, выгонят, в крайнем случае, всего-то и делов! Денег у него уже достаточно и лежат в надежном банке, какой ни в жизни не лопнет. Можно здесь хорошее место найти, например, в оружейном бизнесе, а можно за океан перебраться… Живет же там Калугин припеваючи, и Резун живет, и Гордиевский, да еще целая куча настоящих предателей. А он-то фактически и не предавал ничего… Так, сообщил то, что и без него известно…
Домой Фальков пришел пьяным, но в хорошем настроении. Чтобы умилостивить Наталью Степановну, ему пришлось выполнить свой супружеский долг. Эту тяжкую обязанность, как и шпионские дела, нельзя было переложить на многочисленных подчиненных, адъютантов и ординарцев.
Да, было время… Шахтеры считались самыми высокооплачиваемыми рабочими в СССР. Салага, спустившийся под землю учеником крепежника, зарабатывал триста рублей, опытный проходчик – четыреста пятьдесят, а машинист угольного комбайна – все шестьсот. А мясо тогда стоило на рынке три рубля за кило, простые туфли – семь, костюм – шестьдесят. Да за квартиру платили в пределах двух рублей в месяц! Цены, конечно, были другими, даже копейки имели покупательную способность: спички – одна копейка, сигареты – четырнадцать, кружка пива – двадцать четыре, даже бутылка кислого сухого вина, которое уважающий себя шахтер никогда не пил, стоила всего семьдесят шесть копеек. И главное, зарплату выдавали вовремя – день в день!
Теперь времена другие: шахты в Тиходонском крае или умерли, или агонизируют – дохозяйствовались, мать их… Да и на тех, которые пока исправно работают, зарплату все равно не платят. Удивительное дело: шахтеры идут под землю, вдыхают угольную пыль, выдают антрацит нагора, а им взамен – болт с маслом! Вывозят же продукцию, почему тогда денег нет? И откуда долги взялись? Ты Петро, в долг давал или брал? Нет? И я нет. И Степан долгов не делал, и Сашок, и Виктор Степанович… Откуда тогда долги, в которые наш уголь уходит, как в прорву?
Гудит шахтерский народ, шумит, кончилось терпение, вышли на рельсы! Оттеснили редкую цепочку милиционеров, сели толпой на пути, перекрыли движение. Сидячая забастовка называется. Да не простая, а с блокированием железнодорожной магистрали! Несколько женщин раскатали плакат: на длинном, метров в семь, линялом полотнище кривоватые буквы: «Отдайте заработанное!»
Виктор Степанович оглядел одобрительно надпись, высмотрел в кишащей вокруг толчее сына Василия, скомандовал:
– Давай, Васька, залезай на опору, привяжи один край с той стороны, второй – с этой, пусть издали видят! Только осторожно, чтоб током не шарахнуло…
По узкой лесенке паренек полез на решетчатую ферму. Плакат тянулся за ним, ветер трепал его из стороны в сторону, того и гляди, перекинет через контактный провод – тогда беды не оберешься… Непорядок это, конечно, когда тряпка возле высоковольтного провода болтается, да захлестнуть его грозит…
Виктор Степанович крякнул и отвернулся.
И люди на рельсах – тоже непорядок… Только когда зарплату столько времени не платят, это ведь всем непорядкам непорядок! Но насчет зарплаты начальство так не считает, а вот насчет рельсов и провода – еще как посчитает! То-то сейчас кутерьма поднимется!
Первым подошел путевой обходчик, вон его сторожка неподалеку… Посмотрел, посмотрел, а что он сделает? Махнул рукой и пошел себе обратно. Народ-то прав по-своему…
– Если денег нет, откуда у начальства зарплаты? – запальчиво кричит Сашок. Молодой парень, шустрый, в армии отслужил, куда идти? Пошел туда, куда все, куда дед, куда отец, куда дядьки – на шахту: больше-то и идти некуда! Работать выучился, хлебнул шахтерского лиха, раз даже в завал попал, а зарплату год как не платят! Есть-пить надо? Одеться надо? Жениться опять же, вон Ленка сколько ждет, еще из армии…
– Директор дом строит, главный инженер сыну третью машину купил, а наши дети чем хуже? – уперев руки в бока, надсаживается тетя Варя, мать Ленки, той, которая не может замуж выйти. И сама Ленка здесь же, стоит с подружками, для молодежи это вроде как развлечение.
– Теперь зашевелятся, забегают! – злорадно усмехается Степан, который уже и пенсию заслужил, и силикоз заработал. – Когда дорога встанет, им по башке настучат, быстро деньги найдут! Дело проверенное…
Действительно, народ не первый раз на рельсы выходит. В конце девяностых по всей стране так было. Перекроют магистраль, поезда остановятся, пассажиры, правда, кричат, ругаются: «Мы-то при чем?!» Но… Тут каждый за себя. Безвинных пассажиров помаринуют, срочные грузы застопорят, все графики поломают, зато глядишь – нашлись денежки-то, начали погашать задолженность!
Васька на опору залез, стал плакат привязывать. Сидят шахтеры на рельсах, ждут первого поезда. Вокруг милиционеры бродят: и местные, поселковые, и из транспортного отделения. Их никто не боится: если начнут стаскивать кого-то с рельсов, в него все вокруг вцепятся и не отпустят, могут даже оттолкнуть аккуратненько стража порядка. Милиционеры ведь тоже разные бывают… Эти мирные, не опасные. Кто сутулый, кто с животиком, кто уже в возрасте, вон капитан вспотевшую лысину вытирает. Они ничего сотне шахтеров не сделают. А вот если привезут других – поджарых, мускулистых, в касках, да еще со щитами и дубинками – тогда дело плохо! Вмиг всех разгонят, зачинщиков поскручивают да в свои автобусы запихнут! За десять минут освободят пути, деблокируют, значит, на их языке, да уедут восвояси. А шахтерам потом – кому штрафы платить, кому в кутузке сидеть, кому синяки и шишки лечить. Это хорошо, если без вывихов и переломов обойдется.
Начальник транспортного отделения майор Казаков в очередной раз связался с управлением в Тиходонске, доложил обстановку. А в ответ услышал:
– Только что у нас проследовал литерный. Обеспечьте его беспрепятственное прохождение через заблокированный участок.
– Да вы что?! – заорал майор. – Как я обеспечу?! У вас что, уши позакладывало?!