Учительницы русской дочь
Сидела на соседней парте,
И было мне глядеть невмочь,
Когда к ней обращались парни
Постарше…
Я бледнел, как мел,
И закипал, как будто чайник…
Но, наконец, настал предел
Невыносимому отчаянью.
Я написать решился ей,
Хоть знал по-русски еле-еле.
Но чем труднее, тем сильней
Стремился я к желанной цели.
Три слова —
«Я люблю тебя!» —
Мне подсказал мой однокашник,
С ухмылкою, пером скрипя,
Их начертав на промокашке.
Я русский текст переписал
В свою тетрадку аккуратно,
Не ведая, что подсказал
Приятель мой мне смысл обратный.
Ах, то признание потом
Хлопот мне много причинило,
Ведь помирила нас с трудом
Моя учительница с Ниной.
Она в Москве живет сейчас…
Мы с ней, встречаясь год от года,
Смеемся, вспомнив третий класс,
Над злополучным переводом.
Ее по-дружески обняв,
Я воскрешаю время это…
— Так значит, ты из-за меня,
Расул, впервые стал поэтом?
Я тихо отвечаю: — Да…
Лукавя прошлому в угоду,
Хотя далекой, как звезда,
Была любовь моя в те годы.
VI
Как только приближалась ночь,
Шушукаясь между собой,
Меня ребята гнали прочь:
— Иди-ка ты, Расул, домой.
Мне был смешон их разговор
Об аульчанках молодых…
Еще, как буря среди гор,
Незримо зрел мой страстный стих.
А годы, словно облака,
Бежали, тая на бегу.
Жизнь от сентябрьского звонка
Летела к майскому звонку.
Но я никак не понимал,
В ауле нашем отчего
Все от Махмуда без ума
И песен пламенных его.
На годекане наизусть
Я Пушкина взахлеб читал,
Но романтическая грусть
Была мне все-таки чужда.
Смеясь над страстью от души,
Тогда не верил я вполне,
Что бедный Камалил Башир
Жил в нашей горской стороне.
Глотал я ночи напролет
Рассказы длинные о том,
Как краснозвездный самолет
Густой туман кромсал винтом.
И виделось мне, как горит,
От уличных боев устав,
Еще не сломленный Мадрид —
Ребячьих снов моих мечта.
Я громко вскрикивал во сне
И в бой бросался с головой…
А эта книга о войне
Мне впрямь казалась золотой.
VII
День непогожий прояснился,
Настала ранняя весна.
Мой жеребенок превратился
В породистого скакуна.
Я незаметно вырос тоже,
Седьмой заканчивая класс.
И мой покой уже тревожил
Лукавый блеск девичьих глаз.
Но, как и раньше, для острастки
Носил я самодельный нож
И зло дразнил, вгоняя в краску,
Помолвленную молодежь.
— Где твой жених?.. —
Кричал Супе я. —
Гаджи, невеста твоя где?..
И мне казалось, что сильнее
Нельзя двух любящих задеть.
Но это шутки были все же,
Хоть с ними и жилось легко…
А первая любовь, до дрожи,
Была, как прежде, далеко.
VIII
То ль оттого, что шустрым был,
Хотя совсем зеленым,
Но у парней аульских слыл
Я лучшим почтальоном.
Написанное в тишине
Тайком в укромном месте
Бесспорно доверялось мне,
Чтобы отнес невесте.
Мне помнится, конверты те
(А делали их сами)
Были украшены везде
Цветами-вензелями.
Я их носил, прижав к груди,
Тропинкой неприметной.
И где-нибудь на полпути
Читал их непременно.
Как будто цензор, я дрожал
Над запятою каждой,
Чужой любви запретный жар
Вдыхая не однажды.
Читая о ночах без сна,
О горестных страданьях,
О зове — как взойдет луна —
Явиться на свиданье.
О пылких вздохах, море слез,
О страсти необъятной…
И этот клад я гордо нес
Прекрасным адресатам.