— Прощай море!.. Море судьбы моей и жизни… До свидания море! Мы еще вернемся!
Это не Селиванов прощался со Средиземным морем. Это Россия прощалась. И прощалась достойно.
АДМИРАЛ
Мы сидим с Валентином Егоровичем в его домашнем кабинете в подмосковном Переделкино. Теперь ему и самому не верится в то, что осталось за плечами:
— И мы при семи баллах — на двух котлах и восьми узлах — еще заправлялись в Атлантике траверзным способом!
Понять, чего это стоил этот высший моряцкий пилотаж, может только моряк…
— В Атлантике, в британской зоне ответственности, нас взял на сопровождение эсминец «Шеффилд». Командир его попросил «добро» посадить на нашу палубу свой вертолет. Разрешаю — садитесь! Сели. Пилоты — асы. Взлетали по-самолетному с разбегом и с трамплина.
Мы предложили обменяться «воздушными делегациями». Англичане сразу примолкли. Больше суток — запрашивали свое Адмиралтейство. У них тот еще железный занавес. Наконец, им разрешили. Слетали по пять человек друг к другу в гости — мы к ним, они к нам.
Моряки с «Шеффилда» так к нам расположились, что прошли с нами чуть ли не до самого Мурманска. Потом попросили разрешения пройти у нас вдоль борта — попрощаться. Добро. Прошли, попрощались…
Все на свете кончается, даже самые бесконечные испытания. Там за туманами… Мы дотянем, мы придем…
Перед входом в Кольский залив авиационный полк покидал свой корабль, чтобы не «напрягать обстановку в узкости». Мела пурга. Самолеты взлетали и тотчас же исчезали в белой замяти. Они уходили на береговой аэродром, а «Кузнецов» вскоре встал на свои якорные бочки ввиду штаба Северного флота. Адмирал Селиванов улетел в Питер, пришел в Морской собор, что на Крюковом канале и заказал настоятелю — отцу Богдану благодарственный молебен за счастливый исход трудного плавания. После чего написал рапорт об увольнении в запас и навсегда снял адмиральские погоны.
СМЕРТНИКИ ДЕСЯТОГО ОТСЕКА
И, наконец, третий рекорд — рекорд человеческой выносливости. Речь идет даже не о продолжительности подводных «автономок», хотя некоторые из них длились по 18 месяцев в отрыве от родных берегов. Речь о самой жестокой робинзонаде XX века.
Этот рекорд выживаемости поставили, сами того не желая, подводники печальной знаменитой атомной подводной лодки К-19.
Душа современника устала ужасаться тем изощренным мучениям, каким подвергала человека наша бешеная технотронная цивилизация. И все же этим выпало нечто особенное…
1972 год. Атлантический океан, Бискайский залив. В дальнем походе в девятом отсеке вспыхнул жестокий объемный пожар, который унес жизни более сорок моряков. Двенадцать человек, отрезанных от экипажа, от всего мира анфиладой задымленных, заваленных трупами отсеков, оставались в последнем из них — в десятом. Телефонная связь прервалась на вторые сутки. На пятые их всех причислили к лику «погибших при исполнении…» А они жили и на пятые, и на десятые, и на двадцатые сутки своего немыслимого испытания — в отравленном воздухе, без еды, в кромешной тьме и сыром холоде железа, промерзшего в зимнем океане; жили в полном неведении о том, что происходит на корабле и что станется с ними в следующую минуту…
Вообразим себе стальную капсулу, разделенную на три яруса, густо переплетенных трубопроводами, кабельными трассами, загроможденных агрегатами и механизмами. Это и есть жилой торпедный отсек в корме К-19. На самом верхнем этаже — две тесные каютки-шестиместки, два торпедных аппарата и торпеды, уложенные вдоль бортов на стеллажи. Под ними — палуба вспомогательных механизмов и трюм. Дышат в десятом воздухом, который не успела вытеснить плотная корабельная машинерия. Войти сюда и выйти отсюда можно лишь через круглый лаз в глухой сферической переборке (перегородке), разделяющей десятый и девятый отсеки. Лаз перекрывается литой круглой дверью весом в полтонны, которая задраивается кремальерным запором. Вот это и есть десятый отсек…