Так вот, на шестой день отчаянные головы стали предлагать: мол, пожар в девятом утих — перебежим в восьмой. Но ведь там же дикая загазованность. «А как в Освенциме спасались? В газовых камерах, — напирал Володя Давыдов. — Платок мочой смачивали и через него дышали. А у нас вода есть, противогазы…
Проскочим как-нибудь». — «Не проскочим! — отвечали ему. — Там все штормом завалило. Да и настил, скорее всего, прогорел. В темноте провалимся — всем каюк».
На всякий случай встал к люку. Если кто силой попытается открыть — завалю. Спортом занимался… Но, к счастью, никто не рискнул. А если бы кто и рискнул, все равно не отдраил бы люк: клинковый запор заварило пламенем. Хорошо, что мы о том не подозревали. А то еще тягостнее было бы… Конечно, подбадривал людей, как мог. Внушал: надо погоду ждать, океан успокоится — спасут.
Еще морячок у нас был из циркового училища. Пришлось ему поработать в отсеке в режиме клоуна. О представлениях рассказывал, смешные репризы вспоминал… О детях своих говорили. Это тоже жить заставляло. Моему-то огольцу, Андрюхе, восьмой годок шел…
А вообще муторно было. Темнота давила. Углекислотой надышались уже до одышки. Многие лежали ничком, и только качка переваливала с боку на бою, как трупы. Некоторых в гальюн приходилось под руки отводить. Штатного гальюна в отсеке не было. Нашли местечко в трюме. Вконец ослабевших на подвеске спускали… Фильтр самодельный придумали, из кусков верблюжьего одеяла. Но все равно вонь шла. Можете представить, чем мы дышали кроме дыма и углекислоты. Та еще атмосфера была. Я говорил ребятам — мы на любой планете теперь выживем. Хоть в отряд космонавтов записывайся…
Мы сидим в кабинете Полякова. В распахнутое окно налетает летний ветерок, настоянный на хвое гатчинских сосен. После таких рассказов хочется вдыхать этот воздух полной грудью и радоваться его обилию.
Борис Александрович давно ушел со службы в запас. Живет и работает в доброй старой Гатчине инженером по строительству при одном из петербургских НИИ. Растит внука.
Голубоглазое кругловатое лицо его улыбчиво и открыто, только быстрая мимика, слишком быстрая смена улыбок и хмурых гримас выдают в нем подводника, наигравшегося со смертью…
Борис Поляков: — Иногда накатывала чудовищная тоска, и тогда казалось, будто на лодке вообще не осталось никого в живых и нам так и придется болтаться в океане, пока не перемрем. Ведь никаких звуков, выдававших присутствие экипажа, мы не слышали. Только один и тот же сводящий с ума плеск волн над головой. А что, если экипаж давно покинул лодку, а нас посчитали погибшими? Что, если лодка уже наполнилась водой и вот-вот канет в пучину?
Чего только не приходило в голову. А время в темноте тянется особенно нудно.
И вдруг однажды слышим слабый стрекот вертолета. Ну, тут воспрянули! Ищут, спасают… Спасут!
Вертолет кружил явно над нами. Разумеется, мы ничего не знали о том, что там происходит, за стенками нашей темницы. Только строили свои догадки. Зато теперь по шуму вертолета могли определять время суток; работает — значит, день, затих — ночь…
Смысл всех усилий спасателей сводился к тому, чтобы подать на лодку силовой кабель. Своей энергетики на К-19 не было. Реактор заглушен. И только 8 марта ценой невероятных усилий удалось дать питание на распредщит № 1, с которого и попытались провентилировать погорелый отсек. Но неудачно. Притихший пожар в нем снова разбушевался…
Возобновившийся пожар стих сам собой. Но ушло еще десять суток на то, чтобы повторить попытку провентилировать отсеки. И только 18 марта, когда океан застыл в штиле и удалось наконец перекинуть на лодку электрокабель, мы услышали гул вентиляции, а потом — долгожданный стук из девятого. По азбуке перестукивания нас предупредили, чтобы мы выходили с закрытыми глазами. Иначе могли ослепнуть от непривычно яркого света. Потом взломали ломиками замок нашего люка…
Это случилось на двадцать третьи сутки их чудовищной робинзонады. К тому времени на ногах держались лишь двое: капитан-лейтенант Поляков и еще один моряк. Остальных выносили на руках.
Поляков с превеликим трудом одолел полсотни шагов до ракетного отсека. Там было устроено нечто вроде походного лазарета, где спасенные шесть часов отлеживались в тепле, прежде чем их переправили на плавучую базу «Магомед Гаджиев».
Борис Поляков: — Эти шаги дались мне как десятикилометровый марафон. Свалился с одышкой… Потерял в весе двадцать восемь килограммов. Остальные тоже превратились в доходяг. Обросли бородами. Бороды в углекислой среде растут очень быстро. И ногти тоже как у обезьян… Самое противное, что у всех нас сразу же подскочила температура до 41–42 градусов. Это из-за перенасыщения организма углекислотой. В атмосфере десятого отсека потом, когда замерили, оказалось свыше шести процентов углекислого газа.