Прантиш смотрел вслед всадникам. У него не было сил даже возмутиться. Та страсть, та любовь, которые внезапно открылись перед ним, — обезоруживали его гнев. Сумел ли бы он сделать так, как пан Гервасий? Была ли любовь Прантиша Вырвича к панне Полонее Богинской такой же всемогущей — когда прощается все? Такой же. бескорыстной? Прантишу все же нужна была именно княжна Богинская, сестра претендента на трон, блестящая придворная дама и магнатка, связь с которой возвысила бы его в глазах суетного мира, вознесла бы на вершины жизни. Это был его личный приз, его Фортуна. А пан Гервасий пошел даже против воли князя Кароля Радзивилла, коего боготворил, и готов потерять все — только бы с ним была отчаянная женщина, жена, подруга и любовница, которая сможет гарцевать с ним по прериям, плыть через океаны, драться, мириться, любить — не жалуясь и не покоряясь никогда.
Вырвич понимал, что проиграл безнадежно.
На плечо студиозуса легла рука доктора.
— Ежели не поубивают друг друга, будут жить счастливо. Совпали под одну масть.
Это были жестокие слова — но Балтромей Лёдник был не только целителем, а и хорошим хирургом. Его скальпель никогда не дрожал над больным телом, примеряясь, он разрезал сразу, удаляя опухоли и выпуская гной.
А заживить раны — дело времени.
— И что мне. дальше. — прошептал студиозус.
— Жить, мой юноша.
Наконец завершилась Прусская война. По дорогам Европы еще бродили банды мародеров, но Бог был милостив к двум литвинам, вынимать сабли пришлось только однажды, чтобы отпугнуть грабителей на лесной дороге — те, недавние крестьяне из сожженной деревни, сразу же разумно спрятались в зарослях. Ехать старались, не наступая на собственные следы, — порядочно же наследили дорогой в Ангельщину. Но довелось услышать, что в Томашов пришла чума и опустошила город так, что хоть выбирай свободные дома да селись. А в другом месте рассказали о чудесном драконьем фэсте, который готовится в славном городе Дракощине, — дракон там жив-здоров, молодой, ревет — земля дрожит. Только нужно с собою полную мошну денег иметь, дорого стоит на том фэсте побыть-погулять.
И естественно, всю дорогу профессор Лёдник гонял студиозуса, прогулявшего едва не полгода лекций, по всем предметам. Диплом же получать!
А потом Вырвич увидал еще одну любовь — не свою. Когда из ворот монастыря выбежала стройная женщина в темном, похожем на монашеское, скромном платье, с лицом таким красивым, хоть и измученным, что думалось о королеве или сильфиде, и бросилась на грудь доктору Балтромею Лёднику. И гладила тонкими пальцами его худое лицо, будто хотела стереть усталость. А Лёдник целовал ее — будто спасался.
Саломея плакала от счастья и от жалости, замечая все новые, незаметные чужому глазу, следы, которыми пометила немилостивая судьба ее мужа во время невероятного странствия. Вот углубилась морщина, появились седые волосы, прибавилась царапина. Целовала его ладони со следами от железных копий.
— Послушай, Саломея, я должен признаться. Во время путешествия со мной случилось. Я не удержался. — с трудом подбирая слова, начал Лёдник. Прантиш сразу догадался, что готовится исповедь по поводу Пандоры и колдовского соблазна в Томашове. Нет, этот доктор все-таки чудак! Но мудрая Саломея заставила мужа умолкнуть, положив узкую ладонь на его рот.
— Все, что с тобой случилось в дороге, все соблазны, все несчастья — не имеют значения, если ты снова со мной. Неужели ты думаешь, что я не разделю с тобой все? Не пойму, не прощу? Глупенький! Даже если бы ты возвратился ко мне в образе кровожадного змея — я узнала бы тебя и приняла! Подожди, я чувствую, что здесь, на твоей левой руке, тоже рана. Больно?
Прантишу тоже досталось радости и ласковых слов. А потом пани Саломея заглянула в глаза студиозусу:
— А что случилось с паном Вырвичем? Его мость перенес какую-то серьезную потерю?
— Можно сказать, да, — мягко ответил вместо Прантиша Лёдник. — Первое разочарование в первом чувстве.
Саломея соболезнующе дотронулась до плеча студиозуса, который постарался принять гордый вид. Еще чего — его будут жалеть из-за разбитого сердца! За то, что выбрали не его! Но пани Саломея промолвила только:
— Когда придет настоящее, твое, мальчик, — ты его не упустишь. Ни за что. Поверь, я тебя знаю, у тебя хватит сил.
И Прантиш Вырвич нашел силы улыбнуться.
Глава шестнадцатая
Счастье Балтромея Лёдника
Вообще-то опрокидывать, как кружки с дрянным пивом, сундуки с золотыми дукатами не принято.
Принято золотые дукаты пересчитывать, любоваться их властным соблазнительным блеском, перепрятывать, прикидывать, на что потратить.
Но доктор Балтромей Лёдник сундучок с красивой резьбою, с накладным золотым вензелем под короной именно что опрокинул, и дукаты обиженно раскатились по столу, со звоном цепляясь за химические приборы.
— Фауст, не горячись! — погладила мужа по спине пани Саломея. — Ну швырнешь ты эти монеты, по твоему выражению, в дипломатическую харю князя Репнина, наживешь еще одного могучего врага, а что дальше? Лучше отдай эти деньги на церковь!
— Как ты не понимаешь! — бушевал Лёдник. — Это не плата за то, что я по его заказу обдурил двух магнатов, отвлек их внимание от борьбы за трон! Чтобы я участвовал в политических интригах, да еще так. Позор!
Доктор нервно ходил по кабинету.
— Балтромей, не переоценивай свою значимость! — сурово сказала Саломея, морщинка обозначилась между ее черными изогнутыми бровями — настоящий мужчина сделал бы что угодно, только бы на этом совершенной красоты облике не появлялось таких морщинок. Действительно, после своего заточения в монастыре, о котором она не любила вспоминать, приступы тоски время от времени посещали жену доктора. — Неужели ты думаешь, что так уж существенно повлиял на политические события, создал, как бы сказать, исторический вред? Во-первых, и без тебя бы какую-нибудь интригу придумали. Во-вторых, ты что, считаешь, что его мость князь Радзивилл сидел и ждал твоего огненного меча? Да от него на каждом соймике едва стены не рушились! Уверена — он за гулянками да заседаниями и не вспоминал о заморской экспедиции, восковой кукле, чудо-оружии. А князь Богинский — неужели, если бы ты не отправился за море, он был бы смелее и удачливее? Не думаю. А в третьих, ты действовал ради спасения своих близких, а значит, ради единственно правильной цели во времена политических хороводов. Радзивиллы и Богинские о тебе забыли, князь Репнин доволен. Да это просто чудо! И знаешь что. — Саломея легонько поцеловала мужа в щеку. — Забудь о своем странствии, как о страшном сне.
— Я бы и рад. — тоскливо промолвил Лёдник и повернулся в тот угол кабинета, где стоял наполовину разобранный ящик. А в ящике сидела восковая Пандора, — никто из домашних не мог сообразить, кто и зачем ее доктору вернул. Верный слуга Хвелька, когда оказывался рядом с сатанинским автоматом, только испуганно крестился да читал молитвы. Лёдник подошел к кукле, задумчиво прикоснулся к ее бело-розовому лицу, очертил пальцем абрис брови, провел по щеке, будто лаская.
— Она и в жизни такая же красивая? — тихо спросила Саломея.
Доктор вздрогнул от такой проницательности жены и, помедлив, сдержанно ответил, не оглядываясь:
— Еще красивей. Воск не передает характера. Властность, жестокость. Наивность. Безумное сочетание.
Саломея сжала руки, но решилась на вопрос:
— Она влюбилась в тебя?
Бутрим отвернулся от куклы, которая поглядывала неестественно большими серыми глазами на портрет Галена, будто прикидывала, не стоит ли и этого прославленного доктора присоединить к своей свите.
— Она поигралась со мной. Таков был каприз лица королевской крови. Может быть, последний каприз в ее жизни. Она. погибла.
Пани Лёдник с грустью вздохнула, обняла мужа за плечи, прислонилась к его виновато ссутуленной спине.
— Дорогой, не переживай, прихоти родовитых персон нам хорошо знакомы. Вспомни, как я была в плену у князя Геронима Радзивилла. Каждый из нас. может попасть в такие обстоятельства, когда все наши достоинства нас не уберегут, — при этих словах голос Саломеи изменился. Прантишу показалось, что пани сейчас заплачет, но она пересилила себя и заговорила более весело. — Хорошо, что этой благородной даме не возжелалось нанести тебе вред. Знаешь, с твоим характером подобное желание возникает у многих знакомых.